Валерий Попов - Запомните нас такими

Однажды мы выпивали с одним очень известным теперь писателем, написавшим про нашу жизнь так остро и точно, что пришлось ему на некоторое время оказаться вне ее. Человек крепкий, самостоятельный, яркий, сложивший себя прочно и навсегда. Вдруг в какой-то момент выпивки, когда потребность раскрыть душу до конца преодолевает все, он нагнулся ко мне и тихо (хотя можно уже говорить громко?) сказал: «Ты знаешь, почему мы такие крепкие ребята? Потому что мы выросли тогда!» Действительно, эту фразу стоило произнести тихо, и именно из-за нее я не называю его фамилию. Известный прогрессивный писатель, враг империи, пострадавший от нее, и вдруг — «тогда»! А что же — наши дети, вышедшие в жизнь сейчас, уже при полной свободе, — послабже будут?

Увы! Феномен поколения, выросшего в суровых послевоенных дворах, а потом в пионерах, комсомольцах, и оказавшегося самым крепким, самым талантливым, самым свободным, никем до конца еще не объяснен — но существует. Ныне какой-то туман, невнятица в жизни и в искусстве — и только то поколение поражает до сих пор своей яркостью, силой, независимостью. Что-то мы ухватили здоровое, крепкое. Может быть, отвагу наших отцов, рванувших из поселян в профессора, в красавцы-орденоносцы? Может быть, крестьянское здоровье наших матерей, не разъеденное еще никакой рефлексией? Во всяком случае, такого сгустка жизни, какой вышел из послевоенных хулиганистых парней, впоследствии шестидесятников, больше в этом полустолетии не было и навряд ли будет.

Собираясь, мы часто вспоминаем об эвакуации — нам трагически повезло: где только ни оказались мы — Средняя Азия, глухой Север, Сибирь... Может быть, этот толчок жизни так рано пробудил зрение? Возвращение в 1946 году в Петербург, который выглядел обломком великой культуры, возбуждало в нас, стриженых школьниках, азарт творца. Помню узоры, что мы складывали из осколков смальты Спаса-на-Крови... Какому еще поколению попадут в руки такие осколки? И такая ответственность, самостоятельность? Нам трагически повезло.

Один мой ровесник вспоминал, как в эвакуации председатель колхоза каждый день раздавал с крыльца правления два ведра яблок. Встретишь ли в наши гуманные времена такое? Всплеск военной, послевоенной доброты, послевоенного счастья... нам трагически повезло.

И почему-то все высокие выросли! Помню свой курс в Электротехническом — все на подбор высокие красавцы! Все поколение такое. И вовсе не преодолевали мы твердыни тоталитаризма — мы их перешагнули, смеясь. Рост позволял. Лишь неудачников и святых (а в каком поколении их нет?) тоталитаризм успел погубить, но в целом мы — поколение победителей.

Можете упрекать меня в хвастовстве... Ну что же — расскажите что-то другое! А я остаюсь с тем поколением, с которым мне удалось вдоволь повеселиться, — с поколением победителей.

В рассказах Насущенко нет покоя. Герои их живут неуютно, часто — в общежитиях; на работе они сражаются с яростной, разлаженной, почти неуправляемой техникой, требующей каждый раз сверхусилий, а иногда и жертв. Только сильным, отчаянным людям это по плечу. О таких и пишет Насущенко, справедливо полагая, что именно они более всего заслуживают права называться героями — героями жизни, героями рассказов.

Люди эти, на мой взгляд, редко изображаются так полно и глубоко, как в книге «Белый свет». Тут нужен автор, который способен вместе с ними выстоять сверхтрудные вахты, перестрадать те же страдания, что и они. Насущенко — один из немногих писателей, кто способен на такое. Чувствуется, что он был с героями в самые тяжкие моменты их жизни, и не просто был, а жил. И именно они и только они, закусив от напряжения губу и выражаясь не всегда благозвучно, запускали, как огромный мотор нашу неукомплектованную, разбитую, разлаженную жизнь и в конце концов добивались, чтобы из хлада и хаоса образовались свет и тепло.

Автор начинает «фотографировать» таких людей с военных лет, начиная с обезображенного, но доброго, надежного Хрусталева (рассказ «ФД»), и, переходя к нынешним временам, убедительно и грустно показывает: и сейчас все продолжает держаться лишь на них. Они «тянули жизнь» в войну («Тяжелый маршрут», «Если я не приду»), тянут ее и сейчас («Хлеб с маслом», «Впереди было чисто», «Крутой спуск», «Незабудки для Томаса»). Тяжелая ноша сделала их нескладными, грубоватыми от постоянного напряжения — но только возле таких можно спастись, согреться в холодной, неуютной жизни, которую Насущенко рисует бесстрашно, подробно и трагично...

«Из дежурки вышла старуха в грязном пиджаке, взяла у стены совковую лопату и спустилась в канаву выбрасывать раскаленный шлак на поверхность. Она долго копошилась там, заходясь кашлем от угарного газа».

Не знаю никого, кто бы настолько глубоко и полно знал все это, как Насущенко! Читая описания военного быта, а потом теперешнего, мы вдруг с ужасом понимаем, что жизнь многих изменилась за прошедшие десятилетия чрезвычайно мало, ноша их не стала легче.

Отчаянная, неустроенная — не обеспеченная ни бытом, ни правами, перед нами проходит жизнь людей, живущих, наверное, в самом тяжелом слое нашего бытия. И — что лукавить! — большая часть нашей страны так и живет, только вот писателя своего раньше у него не было. Насущенко тут — один из первых. Он рисует жизнь не выдуманную, приглаженную, а настоящую, шершавую. Вот как описывает он место свидания влюбленных: «Лодка вошла в затон. Здесь была старая покинутая лесопилка, у воды, вверх колесами, валялась тележка для подтаскивания бревен к пилораме, кругом — горы бурых опилок, корья» («Пианино в рассрочку»). Рисуя обстановку, порой самую неприглядную, например, полусгнившую баню, в которую привычно уже приходит герой рассказа «Патруль» Ивакин, автор смотрит на все как бы глазами героя, не видевшего в жизни других бань. Какая-либо отстраненность, брезгливость чужды писателю, он полностью сливается со своими персонажами и тем пробуждает наше глубокое сочувствие и уважение. «Состав земли не знает грязи...» — как сказал великий поэт.

Герои Насущенко осваивают неприспособленные и вроде бы даже непригодные для человеческой жизни пространства и ситуации: проходят по ломающемуся льду над бездной («Весы», «Белый свет»), в тесной вонючей трубе с гаечным ключом в руке добывают право на самоуважение и уважение окружающих («Хлеб с маслом»), простаивают длинные вахты в адских, как выясняется, условиях современных судовых кочегарок («Соленый круг»). Такая жизнь не уродует их морально — они или поднимаются, или гибнут. Только люди настоящей крепости оказываются в местах, требующих сверхусилий, — другие сюда не ходят. Побитые физически, со шрамами и переломами, они вызывают наше восхищение. Насущенко показал нам, что это за люди, и за это огромное спасибо ему. Забраться, например, на учительство в самую глушь и оттуда, преодолев непроходимое пространство, дойти к любимой могут только весьма достойные — как герой рассказа «Последняя Марфа». Мусор не липнет к таким, им чужды самолюбование и спесь, скромность их необыкновенна для наших дней. Когда этот человек попадает в критические ситуации, так и хочется с азартом подсказать ему: «Скажи же, что ты учитель, а не бродяга, скажи — и все сразу устроится!», но он не говорит этого — скромность и достоинство не позволяют быть «выше других».