Валерий Попов - Евангелие от Магдалины [Романы]

Поэтому, когда пришел веселый Григорий, обнял меня (что-то меня сегодня много обнимают), и мы поехали, я долгое время молчал.

Сказать? Вот сейчас. Выедем с территории больницы на улицу! Но на широкой окраинной улице, окруженной стандартными домами, так грохотали грузовики вокруг нас, что сказать что-то в нужной интонации было нелегко. Потом пришла отвлекающая мысль: может быть, попросить заехать в гостиницу, чтобы я мог для загородной прогулки взять плащ? Август в том далеком 1991 году был прохладный.

Но тут я мысленно прикрикнул на себя: хватит тянуть время, ни к чему хорошему это не приведет. Все уловки — лживы и губительны. И, повернувшись к улыбающейся Марине, я, продолжая улыбаться, сказал:

— К сожалению, я не смогу сделать Ксении операцию.

Марина побледнела и отпрянула в дальний угол кабины (мы сидели с ней сзади). Потом, анализируя этот момент, я вспомнил, что удивился поведению Григория: он не прореагировал никак и даже не повернулся. Сообщение мое не взволновало его? Но ведь он с самого начала сказал, что направлен Министерством здравоохранения для помощи нашей акции. И теперь, когда все неожиданно рушится, это не трогает его? Уже знал? Откуда? На совете в больнице он отсутствовал. Но это удивление было не сильным — все мои эмоции были отданы Марине. Испугавшись за нее (так она побледнела), я стал торопливо говорить ей, что решение это принято ради безопасности жизни Ксюши, что пока еще здесь «не все готово» для операции.

— И что же будет? — тихо спросила Марина.

А я еще считал ее «приставленной», нанятой для слежки за мной! Ни за какие деньги, ни за какие гонорары не получится так искренне переживать!

Но тут меня посетила другая тревога: почему же она переживает так за чужую девочку? Конечно, она воспитательница, нанятая для работы с детьми. Но разве можно, если тебя всего лишь наняли, переживать так за свою подопечную?

То, что моя жизнь начинает падать в какую-то пропасть, причем сладкую и манящую, я тогда чувствовал лишь смутно. Все переживалось неосознанно, не в словах, а в смутных ощущениях. Я попытался успокоить себя: ну что ты волнуешься? Ты сказал только что, и достаточно твердо, что не будешь делать операцию, не будешь делать ничего. Ты хотел помочь, не жалея своего дорогого времени и сил, но все тут оказалось неподготовлено, невозможно и... опасно. Для кого?.. Да даже и для меня. Свою репутацию я точно могу тут похоронить. Я говорил все это себе... и в то же время не мог отвести глаз от Марины.

И тут машина резко тормознула — мы с Мариной вместе стукнулись в спинки передних сидений и, выпрямившись, улыбнулись друг другу. Но шофер впереди что-то зло сказал Григорию. Видно, что-то произошло на дороге. Мы стали смотреть вперед. По поперечному шоссе медленно двигалась колонна танков. Конечно, в любой сильной стране есть танки, но то, что они передвигались в таком количестве днем, не считаясь с движением на дороге, насторожило меня. Мы переглянулись с Мариной, и во взгляде ее было отчаяние — так же, как, наверное, и в моем. Вот и кончилось счастье. Нам напомнили, в каком мире мы живем и, главное, в какой стране мы находимся.

— Что это? — спросил я у Гриши, тронув его за плечо.

Но он ничего не сказал и даже не обернулся. От его легкого, приятного стиля общения вдруг не осталось и следа. И тут я окончательно понял, что происходит нечто серьезное и даже трагическое. Больше всего, должен сказать, меня напугали даже не танки, а неожиданное резкое изменение Гришиного поведения. То ли он был сейчас настолько напуган, что даже боялся со мной говорить, то ли, наоборот, преисполнился наглости: «Хватит, поговорили»? Скорее я склонялся ко второму. Не зря я всегда чувствовал какую-то угрозу, исходящую от него, — несмотря на все любезности, а может быть, даже благодаря им, — отнюдь не всегда его тон казался искренним. Ничего враждебного он тоже мне не сказал, просто продолжал сидеть неподвижно и молча, глядя вперед. Нам тоже не оставалось ничего другого, как глядеть туда.

Танки все шли и шли — приземистые, в пятнистой камуфляжной окраске.

На перекрестке стоял солдат, также в пятнистом камуфляже, и, держа в поднятых руках флажки, махал ими, скрещивал их, показывая каждой вновь подъезжающей машине, что дорога перекрыта. Какой-то важный господин вылез из большой черной машины и пошел на солдата, крича и размахивая руками. Солдат торопливо запихнул флажки в чехольчики на поясе, и руки его оказались на автомате, и он направил дуло его в сторону господина. При этом вид у солдата был испуганный — но именно так, от испуга, он и может начать стрелять. Следующие машины останавливались безропотно. Потом произошло самое ужасное: солдатик остановил «скорую». Водитель ее заехал гораздо дальше, чем остальные машины, видимо надеясь проскочить между танками. Из машины выскочил доктор в белом халате и стал кричать на солдата — и снова тот схватился за автомат. «Скорая» развернулась и поехала обратно. Нет, понял я, в этой стране ничего у нас не получится. Это имело и самый конкретный смысл: с Мариной, очевидно, нам скоро придется проститься, чтобы не увидеться больше никогда. С этой отчаянной мыслью мы и глядели друг на друга. Наша машина тоже развернулась и поехала назад.

Мы вернулись по моей просьбе к больнице. Марина поняла, что наша миссия в России заканчивается, и смотрела на меня умоляющим взглядом. Но что я мог сделать? Судя по происходящим событиям, — Гриша наконец-то разговорился и перевел мне то, что сообщало радио, — не только нашей акции пришел конец, но и вообще отношениям между нашими странами! Однако взгляд Марины будоражил меня. Не мог я все бросить просто так!

— Если я успею, я сделаю альтернативную операцию, по Блелоку, — сказал я Марине. — И Ксюша некоторое время сможет жить. А потом, я надеюсь...

Марина сияла! Поцеловав ее, — Гриша глянул на это с некоторым изумлением, и пускай, — я ушел в больницу.

На следующее утро мы с Джуди спустились в холл гостиницы «Ленинград». После того как нас стали часто показывать по телевизору и о нашей акции стала писать пресса, нас переселили в эту гостиницу, впрочем довольно плохую. Спустившись в холл, мы попали в тесную и шумную толпу. Как мы сразу поняли, из отеля не выпускают. Несколько одетых в штатское, но одинаково коротко остриженных парней стояли у стеклянных дверей и сдерживали разъяренную толпу: люди приехали в этот прекрасный город, видный сквозь стеклянные двери, вовсе не для того, чтобы торчать здесь. Можно было пожалеть и этих парней, выполняющих приказ, — обливаясь потом, стараясь при этом улыбаться, они извинялись сразу на многих языках, объясняя, что все это делается для безопасности гостей, — в городе возможны военные действия.