Валерий Попов - Чернильный ангел [Повести и рассказы]

— Торчат лопатки татарчат? — спрашивал я ее при встрече.

— Торчат, куда они денутся! — лихо отвечала она.

Все эти слеты стали для нас лишь способом встреч и проходили столь бурно, что не только она прекратила сочинять стихи — не до этого! — но даже я под ее влиянием почти бросил писать прозу: не до того!

Помню, как однажды на семинаре в Дубултах, продолжавшемся две недели, я так ни разу почти и не заглянул в свой номер — зашел только лишь за машинкой, уже уезжая. Вдруг схваченный грустью, я постоял над письменным столом, за которым по идее я должен был трудиться не уставая... вместо этого он, девственный, покрылся слоем пыли! Куда меня тащит — и еще утащит — жизнь в образе этой раскосой бестии?

Я постоял над столом (внизу уже сигналил автобус), по пыли написал пальцем: «Мудак!» — и направился к лифту.

Потом она, когда пришли веселые времена, организовала какую-то артель с помощью своих братьев комсомольцев, а ныне бизнесменов — по пошиву детских носочков, почему-то на Кипре.

— Сшить ребеночку носочки, причем именно на Кипре, — разве не заманчиво? — усмехалась она.

Ее веселая лихость, раньше уходившая на мелочи — например, очаровать дежурную по этажу, чтобы та меня всегда пускала, — нашла теперь достойное применение. «Лопатки татарчат» торчали теперь по всему миру — она звонила мне то из Хельсинки, то из Парижа.

Помню ее отчаянный автопробег по гололеду из родной Казани в Москву. В тот раз мы были с ней уже в самом роскошном московском «Гранд-супер-континентале», ели из золота.

— А хочешь книгу свою выпустить, в золотом переплете?

— Так ты, выходит... золотое дно? — вдруг, задумавшись о чем-то постороннем, пробормотал я.

— Золотая лихорадка! — Она прыгнула мне на колени.

Да-а... Было дело под Казанью. Но в тот момент я вспомнил, что моему московскому брату, у которого я официально остановился, должны позвонить из ленинградской редакции: судьба рассказа решалась!

— И ты можешь уйти отсюда ? — Она окинула взглядом окружающую роскошь.

— Запросто, — кротко ответил я.

— Да... жесткости я у тебя научилась! — сказала она тогда.

— А я — у тебя!

Может, тогда я и обмишулился? Как раз тогда она прочла мне гороскоп — именно мой звездный знак вместе с ее звездным знаком ждут большие дела!.. Похерил! Поперек звездного неба пошел! Вот и результат. А чё? Нормально.

Уж и не помню, чем я тогда увлекся. Только точно помню, что «чем», а не «кем»! На второй день уехал из Москвы на эти... ну, как их! Забыл!.. Похороны — вот! Потом вернулся к ней, но уже не тот. Похоронами заслонился — всегда умел использовать чужие несчастья для своих дел! Вернулся, но уже квелый. Федот, да не тот! Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот.

— Любишь, значит, страдать? — холодно спросила она меня, когда я вернулся.

— Не то чтобы люблю, — бормотал я. — Но без страданий тоже нельзя. И задача писателя — научить людей пить страдания не из лужи, а из какого-то сосуда.

— Ну-ну... А я так тебе скажу: пока ты меня мишулил да егорил, твои лучшие силы ушли.

— ...Возможно.

Разговор тот — судьба точно выбирает — происходил уже в каком-то мерзком отельчике, окнами на хоздвор. Что заслужил! И потом я, бездушно-пунктуальный, сварливо-блистательный, сиял на следующем семинаре — уже без нее.

И вот теперь она в моей квартире... И что интересно — за ее деньги. И арендную плату с западной пунктуальностью отдает вовремя. Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, но в ней они сошлись!

— Выпьешь? — Она открыла шкафик.

— Да! — ответил я жадно. Мой принцип последних лет: на халяву — всегда! Отказываться — грех. Тем более халява, как правило, не из своего кармана, и уж у нее, хитро-веселой, точно какой-нибудь представительский счет.

Бутыль стала булькать. Фатьма прислушалась к гулким голосам моих друзей, удаляющихся по двору.

— Паук увидел червяка — и подружились на века! — Она усмехнулась. — Твой стих.

Возможно... Я жадно глядел на бутыль. Последние три года единственный мой заработок — телепередача «Разуй глаза». Закрывается.

— Ну... за встречу! — сказала она.

— Это логично, — подтвердил я.

Ее передернуло, как раньше: все такой же идиот!

Пустые стопки стукнули по столу.

— Да-а... все-таки я поселилась в твоей квартире! — усмехнулась она, оглядывая кухню (сама меня сюда привела!). — Правда, не совсем в том качестве, о котором когда-то мечтала!

Ни о чем она таком не мечтала — все врет! По делу приехала, на огромный оклад, представительницей гигантской фирмы, якобы для благотворительности... Ну а на самом деле, конечно, чтобы меня соблазнить!

Но сейчас она больше меня устраивает в строгом облике верной жены американского предпринимателя Блакоса, грека по национальности, вице-президента фирмы «Пауэлл»... И это немало!

Это раньше, на семинарах тех, мы осматривали зал во время завтраков: «Ну что? Кого сегодня будем когтить?» И когтили же!

Но это — в прошлом! Сейчас она меня устраивает... да это я уже говорил! Так в чем, собственно, дело? Я холодно-вопросительно уставился на нее.

— Ну как тебе... эта идея? — Она кивнула на экран монитора, где продолжал лететь фиолетовый «чернильный ангел».

Как мне эта идея? «...За творческий вклад в дружбу народов в наши дни»?

— Замечательно! — воскликнул я. — Но я бы хотел сейчас, а конкретно сегодня, как раз разрушить мою дружбу... с представителем одной национальности. За это вряд ли дают премии. Мое дело мерзкое. Это Кузе с его идеями хорошо!.. А я? Не-е: я склочник на этот раз. «Склочник дружбы народов» я.

— Влип ты на этот раз крепко! — задумчиво проговорила она.

Знает? Да, информация у них поставлена сильно...

Передо мной была суровая американская женщина-ученый... Про Очу знает?

— Да... к светлой дружбе имею мало отношения, — сказал я. — И. о. подлеца — вот сейчас я кто в натуре! «Человека на улицу выгоняю», как верно Кузя сказал.

Ты сначала еще выгони! — подумал я.

Она надела очки.

— Нас, — (так и сказала — нас), — интересуют именно реальные ситуации теперешней жизни... — И добавила твердо: — ...а не Кузина туфта!

Как мы с ней когда-то шутили: «не в ту туфту»

— Так что делай именно то, что считаешь необходимым, — закончила она.

Считать-то считаю, но сделаю ли? Я вздохнул.

Она глянула на меня сквозь очки уже вполне холодно: «Снова вас что-то не устраивает?»

Передо мной был какой-то симбиоз — прежней лихой красавицы и деловой американки? И вторая ее ипостась мне сейчас нравилась больше.

— А ты, значит, будешь наблюдать?

— Помогать, — ответила она сухо.

— Но так, ясное дело, чтобы не вмешиваться? Чтобы эксперимент, так сказать, остался чистым?

В словах моих, клянусь честью, не было язвительности!