Валерий Попов - Разбойница

Господи! Игорь, мой муж! Вот где он оказался в «процессе исканий»!.. Спасибо, Господи, что меня спас от него!

А на кладбище всё было другим! Вроде совсем немного времени прошло с наших последних похорон, а буквально всё растаяло и расцвело!

Почки с веток торчали во все стороны, набухшие и клейкие, как женские соски.

Имея свой роскошный мраморный склеп неподалёку, Алекс с присущим ему упрямством (или, наоборот, добросовестностью) решил прилечь к Вергазовой, — своей восточной жене. Мне, кстати, это абсолютно до фени! Траур у меня только на нижнюю часть (все заметили). А вот Эльзе, наверное, обидно — тем более она старше!

А нам татарам все равно — что е...ь, что е...ых оттаскивать! Рябчук тёплой рукой сунул мне плоскую фляжку, и я время от времени пригубляла, зябко кутаясь в шаль.

— Он жениться на мне обещал! — прямо в ухо всхлипнула Тома.

«...Может, ещё и женится», — чуть не сказала я.

Народу была туча. В чёрном — моряки, старые и, что важно, молодые. О, заметила капитана Витю, на котором мы приплыли сюда, но держался он ближе к Эльзе и мне весьма сдержанно кивнул. Впрочем, делать двусмысленные жесты на кладбище, наверное, и не положено?

Выходили адмиралы и штатские, говорили речи, потом была пальба.

Ечкин, тощий как палка, с ужасом смотрел в страшную яму, в которую вот-вот падать и ему. Рыдали сыновья-братовья.

И лишь Алекс, как всегда, держался отлично, лучше всех!

Капитан Витя, коротко глянув на меня, увел в обнимку Эльзу с какой-то родней. Я понимала, что мне делать там нечего.

Впрочем, с Эльзой мы пережили вместе такое! На кладбище, лишь увидев меня, она подошла, и мы поцеловались. А теперь...

— Ну, ты с нами, что ли? — пробасил Несват.

Мы выпивали в «палаццо» за теми же столами, за которыми недавно принимали цвет дворянства... Я вспомнила:

— А вот представительница древнейшей профессии... тьфу, семьи, Алла Горлицына!

Помню, как Алекс шарахнулся!

Я засмеялась. Все с удивлением смотрели на меня.

А совсем недавно мы тут же справляли мою свадьбу. Папа Турандаевскии прыжком оленя снёс четыре стола и очень гордился...

Вряд ли брак этот теперь имеет большой смысл.

В зале суда (сняв фату, но оставив белое платье) я прилежно сидела с Артуром все дни, и мы старательно терли глаза, как бы переживая за папу Аггея!..

Результат: приговор самый гуманный — лишь «За избиение гражданки Турандаевской», впоследствии раскаявшейся и ставшей нежной супругой. Три года в общем режиме... Нормально, за такое.

Как Паншин хотел! И с того света он правил нами! И опять своего добился!

Правда, при прощании Аггей шипел, что я фактически отдавалась адвокату взглядом!

...Может быть. Точно не помню.

По праву бывшего парторга заговорил Рябчук:

— Сегодня мы похоронили... эру. То была неповторимая эра! Она состояла из разных эпох. Наша страна не воевала... но воевали мы! И нам есть чем гордиться! И особенно мы гордились нашим... — достал грязный платок, — Александром Паншиным. Он был нашей гордостью. Во все эпохи нашей истории был героем. На подводной лодке...

— Хранил наши подводные рубежи! — ехидно вставил Максим, но все посмотрели на него строго.

— До этого — пять лет в прокуратуре, где путь его тоже был честным и прямым... не всегда на радость начальству... — Рябчук помолчал, обозначая и огорчение начальства, и скорбное торжество справедливости, — но и тут он был герой. Потом он ушёл в науку, был руководителем одной из важнейших лабораторий... мгм... одного, скажем так, из наших заводов. И уже в конце, когда... — Рябчук чуть не оговорился, — ...народ направил его руководить... мга... жизнью нашего города, он стал одним из капитанов городской жизни... туризма и... мгм... прочего, — тут он глянул на меня. — Он был героем всегда — во все эпохи! Светлая ему память!

Все, не чокаясь, выпили. Я по инерции пила из рябчуковской фляжки.

— Да не был он никаким героем — заговорил уже пьяный Варанов. — Никаких эпох! Просто имел он все эпохи как хотел — и правильно делал!

А вот теперь моё прощание отдельное.

Я сошла с электрички. От тёплой земли в темноте поднимался пар. Я подошла к нашей «Волне» и подняла вверх глаза. Красная чайка наверху всё так и летела быстрым кролем. Термометр показывал +11. Я нашла взглядом окно, где совсем недавно часто маячила его голова. Я шла через сквер туда и заранее улыбалась. Сейчас окно было чёрным.

Я повернулась и пошла к рельсам. Сколько бы ты ни кокетничала, пора!

Я прислонилась плечом к дереву, хитро спрятавшись. Что-то ритмично стукало все ближе.

Уже громко! Сделав прощальный глоток, я отбросила фляжку и услышала (последний звук?), как она брякнула по гравию.

Я пошла, щурясь от прожектора, и упала на рельсы.

— ...Олеговна! Ты что? Пьяная что ли?

Ко мне, лучась, летели два ангела-хранителя в жёлтых спасательных жилетах... И один был в его шапке! Потом мы катались по трассе туда-сюда и пили за Данилыча, потом, помню, валялись в каком-то сарае по горам гравия, и я, раскинув руки в стороны, тискала у каждого из них что-то мягкое, но они лишь гордо хохотали в ответ.

А утром его шапка — на голове ангела — снова плавно летела над землей.

Сухим сияющим летним утром я быстро шла к «Астории». По светлому пыльному асфальту после поливки скользили извилистые темные струйки, постепенно замедляясь, затягиваясь пыльным чулком.

И вот из-за поворота, слепя лобовым блеском высокие шикарные автобусы, горит над всей этой вкусно пахнущей толпой тяжёлое и торжественное золото Исаакия, все, радостно гомоня, карабкаются в автобус в предвкушении праздного и уютного дня... А мне хочется зажмуриться и крикнуть: «Ну чего ему не жилось?!?!»

Все же ведь живут!! Вон — шофера радостно матерятся, крутя ключики...

Всего же семьдесят четыре года было ему!

Помню, рассказывал, как в самом конце войны даже успел послужить — совсем мальчишкой — в истребительном батальоне, состоящем из местных жителей, в городе Невеле, что ловили дезертиров, воришек. Помню, говорил, как его, как самого маленького и юркого, заставили ползти, да ещё с винтовкой, в песчаные норы, где спрятался якобы дезертир. Потея от страха, он полз в тесноте и темноте, словно в могиле, и потом, совсем уж испугавшись, выкрикнул «эй!» — и свод обрушился. Откопали еле живого. Сейчас, увы, не откопают!

Несват за рулём хмурит лоб: это он так здоровается!

В автобус лезут туристы, в основном старики: французские сенаторы, желающие погулять на немалые сенаторские отпускные и потому жутко придирчивые и занудные.

Встречаю их ослепительной улыбкой.

— Бонжур, мадам и месьё! Ту ле монд э бьен дорми? (Хорошо ли вы спали?)

Поехали. По шикарным палаццо Большой Морской полетели рябые солнечные пятна от наших стёкол.