Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Мы пошли по коридорам. Жизнь на корабле приобрела к тому времени безумный характер. Лишенные всякой возможности проявить свои способности в широком масштабе, все направили свои таланты друг на друга: изящная женщина-фарфорщица выменяла свою коллекцию на партию сверхмощных тракторов, и с некоторым ужасом взирала на новое свое богатство, загромоздившее трюм: директор тракторного завода, наоборот, оказался без тракторов, но с фарфором — но без чая, поскольку чай весь выпили. Наглопевцев, впав в отчаяние, скупил за доллары (но очень дешево) химикалии, предназначенные для борьбы с вредителями хлопка... Жизнь бурлила, но никуда не двигалась.

Капитан Колун, впав в агрессию, гонялся по коридорам корабля с выломанным на берегу дрыном за пассажирами. Однако при слове «плавание» в глазах его блеснул здравый смысл и даже интерес.

— Нам ни в одну страну не перевели долларов! — вполне здраво заметил он.

— Теперь переведут!

— Но у меня нет настоящего штурмана!

— Помощника штурмана, — поправил я.

С еще большим интересом он глянул на меня.

— ...И штурмана — тоже! — воскликнул он.

«Да, хорошо укомплектовались», — подумал я.

Потом вдруг прямо перед атоллом всплыли, к нашему изумлению, две атомных подводных лодки — одна наша, другая — ихняя. Экипажи высадились на берег, бурно братались, признавались, что втайне давно любили друг друга. Капитаны настойчиво пихали друг другу папки с секретнейшими документами, бурно отказывались. Население атолла, внезапно обнаружив такое скопление металла у их пляжа, несколько скуксилось. Обменявшись все-таки секретными документами, подлодки исчезли.

Иногда только из-под воды взлетали ракеты — но не те ракеты, которых все бешено боятся, а другие, салютные, рассыпающие фейерверк. Туземцы плясали.

Однажды мы с Егором, шагая по коридору, встретили Феофана. Он был уже подтянут, энергичен, побрит.

— Там принято решение... вас сократить.

— Кого это? — уязвленно проговорили мы.

— Тебя — и тебя! — он кивнул на нас обоих. — По одному с каждой стороны.

...Ах, вот оно что! Для этого нас, видимо, и «родили», чтобы убить, избавляясь в нашем лице от преступного прошлого! Вот они — казнены, других у нас нет, руки наши чисты, камня за пазухой не держим!.. Хорошая нам досталась роль!

— А почему, интересно, нас? — уязвленно проговорил Егор. — Почему не штурмана, например? (штурман, кстати, оказался ихним).

— Мое дело маленькое! — сказал Феофан.

Мы горестно сидели с Егором в каюте.

— Уходим на подводной лодке! — встрепенулся Егор.

— На чьей?.. Ты думаешь, там своего «штурмана» нет?

Мы снова умолкли.

— Главное — тебе-то сидеть в американской тюрьме, а мне — в советской! — обидчиво проговорил Егор.

— Какая, в сущности, разница? — лицемерно проговорил я.

— А ты не знаешь!

Мы снова умолкли.

— А может, того... нас в могилы? — испуганно сказал я.

Мысль нас поразила своей простотой! Конечно, в могилы! Очень нужно им кочевряжиться с судом, потом кормить еще нас в тюрьме, одного за валюту? И, кроме того — позориться?.. Конечно — могила! Могила — океан.

— На шаре бежим! — воскликнул я.

Дело в том, что в трюме у нас были сложены яркие, разноцветные воздушные шары, с мощными газовыми горелками, надувающими шар горячим воздухом... Да, была мечта: после удачных торговых сделок, подписаний контрактов устроить большой бал-маскарад со взлетом огромных красочных воздушных шаров. Под покровом ночи, в темноте, под холодным дождем мы выволокли тяжелый, как шкура мамонта, шар на палубу, разожгли горелку.

В полной тишине палуба стала отдаляться.

— Ну, все! — выдохнул Егор.

Теперь, когда мы послали к едреной фене оба наших замечательных правительства, не пожелав принести себя в жертву политике разрядки — после этого нам рассчитывать было не на что — даже демократы, наши прежние друзья, не протянули бы нам руки: такое дело сорвали!

Мы поднимались в тишине.

— Все... отрезанные ломти! — как видно, прочитал мои мысля Егор (и этому их, видно, учили и оказалось — зря!).

Мы молча поднимались. Ужас сменялся отчаянием: подняться-то мы поднялись, но вот встали после этого неподвижно: наш чудный кораблик, набитый шпионами, как светящаяся игрушка, недвижно маячил внизу.

— И в этом нет нам счастья — даже ветер не дует! — воскликнул Егор.

— Что значит — не дует? — воскликнул я, и стал дуть.

Причем, мы дули с разных сторон, — я в сторону Америки,

Егор, напротив, к СССР.

— Ты не знаешь тех ужасов! — кричал он.

— А ты — этих!

Шар шатался на месте. Рванувший, наконец, ветер погнал наискосок... То страшное темное пространство, которое мы пересекли, походило, как я теперь понимаю, на место моего недавнего, последнего заплыва — и это видение грустного будущего, еще не осознанное, волновало и тогда. Мы поняли вдруг — страх притеснений, наказаний, террора уступает самому главному страху — страху перед темной бездной — она страшней.

Корзину крутило, длинные вспышки пламени из горелки озаряли совсем близкие, неподвижные мохнатые складки, напоминающие одеяла... облака ли это? Может — я уже почти без волнения пошел на последний ужас, потому что заранее подготовился тогда?

Вдруг стала смешна и жалка наша самонадеянность, наша уверенность — в том, что мы построили великие города. На самом-то деле — есть тьма, а никаких городов почти что и нет! Нет их, нет — много часов и много дней! И дни — это тоже придумали мы, есть только непрерывная тьма! И свист!

— Вот так вот! — почти неслышно печатал губами на моем ухе Егор. — И ничего мы не можем сделать! Ты думаешь, почему я бросил хирургию? Потому что — ничего! Заглянуть — и зашить! Ты думаешь — есть какой-то прогресс? Ни хрена! Как делал до революции профессор Коромыслов замену ракового горла куском прямой кишки — так и мы в его клинике делали, только хуже! Никуда больше двинуться уже нельзя! Предел!

— Ничего себе «предел»! — я плюнул в эту бездну.

— С тобой бессмысленно говорить! — Егор резко отвернул свою рожу в слезах (или каплях?) и пошел от меня... но в круглой корзине — чем дальше уходишь, тем больше приближаешься...

Я вспомнил едкий аммиачный запах палаты, страдальческие лица, блекнущие, исчезающие... резиновые трубки, торчащие из животов. Трудно видеть такое все время — я Егора не осуждал.

Хотя почувствовать вдруг, что все напрасно... что ж тогда? И кто тебе сказал, что будет конец тьмы? И кто, интересно, должен организовывать тебе выход из нее?.. «Кто-кто! Известно, кто!» — подумал я, и нагло заснул.

Проснулся я от того, что Егор нетерпеливо толкался рядом, как бы случайно пихал коленом, возбужденно сопел.

Я пребывал еще в сонном блаженстве, не хотел открывать глаза. Так Гуня дома у меня (до того, как она еще сделалась генералом госбезопасности) ждала нетерпеливо моего пробуждения — стояла возле кровати, не мигая, уставясь на меня — и момент пробуждения моего чувствовала четко, хотя я, зная ее нрав, не шевелил пальцем, глаз не открывал. Хотя именно в момент полного моего пробуждения ее тоскливое, деликатное повизгивание сменялось громким, ликующим лаем — откуда чувствовала она, что я проснулся? Видимо, мощный поток свежих моих мыслей ударял в ее головенку, и не ощущая, конечно, их тонкости и глубины она чувствовала все-таки их мощь и радостно взвизгивала: шеф проснулся!.. Да — тогда я еще был ее шефом, и долго мог находиться перед ней в неге, не открывая глаз... Но нега кончилась: рядом Егор-горемыка, а вокруг — океан!