Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Если уж ты живешь на Грибанькиных, так зачем тебе может понадобиться Фу-Уэ-Дзынь, что уж есть такого, что может лишь он один?! Однако — желающие находятся. Призрачно освещенный салон заполнен даже более чем наполовину, все сидят молча, погрузившись в себя, каждый объясняет себе — зачем он вышел из теплого дома и поехал на Фу-Уэ-Дзынь?!

Но некоторые даже уютно сопят носами, заговорщически улыбаются... довольны! Довольны — чем? Что едут куда-то?

А теперь — внимание! Окна!.. Я снова перекручиваюсь, как полотенце... Но их нет! Погасли! Все!

— ...Нет — эта «Кубань» заколебала меня! Чуть отъехал — обсох, горючка кончилась!

Этот Орфей из электрички опять здесь! Странно — ведь вместе ехали до кольца, а теперь он едет со мной обратно — лишь собеседники у него меняются, что, видно, абсолютно неважно ему!

А вот и Фу-Уэ-Дзынь! Как и предполагалось, ничего здесь нет. Говорят, искусство и архитектура за тысячелетия много чего придумали. Так где все это? Кому столь успешно удалось подчистую все убрать? Да, Фу-Уэ-Дзынь тоже надо поскорее покинуть, но — в направлении чего? Желательно не в сторону Грибанькиных — там я уже бывал... О, — выворачивает, вроде, другой трамвай — на этом я не ездил еще! Номер почему-то в траурной рамке — а, может, так и надо, уже пора?!

Но и заранее ясно было — что после Фу-Уэ-Дзыня ничего уже хорошего быть не должно!.. Проспект Кума! Почему, интересно, люди должны жить и мучиться, даже не понимая, на улице имени чего они живут? Что это за Кум — непонятно: то ли покойный деятель с такой фамилией, то ли действительно просто чей-то кум, то ли какая-то давно забытая аббревиатура... Комсомольских... Усиленных... Мук?

И главное — никто не может ничего изменить! Где вы, друзья мои — отчаянные каскадеры? Эх, каскадеры-кошкодеры! Смелость лишь понарошку...

Трамвай въехал в какую-то абсолютно темную трубу — всякое общение с миром прекратилось. Так. Все?

— ...все сделал ему: зенковочку, фасочку, «морозец» — все путем!

Он снова со мной?!

— ...нет — Бийск отличный город, отличнейший! С вокзала вышел, в первый же магазин — шайбы РГД-ноль-пять свободно лежат!

Вагон внезапно вынырнул на какой-то пустырь, и я, пользуясь призрачным освещением, повернулся назад.

Точно — он! Чем, интересно, объяснить столь странные совпадения? Я вгляделся в него. Потом, воспользовавшись тем, что он остался без собеседника, собрался с духом и пересел резко к нему.

— ...Привет!

— Здорово! — ответил он. — Напомни, где виделись? Не у Пятой ГЭС?

— А что — у Пятой ГЭС? — осторожно поинтересовался я

— Как — что? — он вылупил глаза. — То всякий знает.

— Ну я, положим, не знаю! — проговорил я.

— Ну — там баржа затонувшая напротив! А в ней — громадный угорь живет! Многие пытались достать — но живым мало кто уходил!

— Но ты, вроде, ушел?

— Что-то не вспомню тебя!

— Скажи лучше вот что... зачем ты все это время ездишь за мной?

— За тобой? — он снова вылупился.

— Да, за мной!

— ...Когда это я ездил за тобой?

— Да еще с электрички!

— С электрички? — он оглядел меня. — Не видал! Ты не со второй ремзоны?

— Да нет, не с нее!

— А когда ж ездил я за тобой?

— Да говорю — с электрички! Потом — на трамвае до кольца, потом — до второго кольца, и вот — снова со мной! Ну?!

— ...С тобой? — он был явно озадачен. — Почему — с тобой?

— Ну — а с кем же?

— ...С самим собой. Встретил, правда, двоих — не помню где раньше видал...

— Нет, а ездил зачем туда-сюда? — я был уже в отчаянье и ярости, готов был наброситься на него.

— А тебе-то что?! — он вдруг ощерился.

— Просто так, значит?

— Просто так!

Тон наш перешел на повышенный, все стали испуганно озираться, отсаживаться.

— А ты что — следить, что ль, за мной приставлен? — спросил он.

— Я?! — я был потрясен. — Мне-то чего ради за собой следить?

— А! А я думал, ты по тому делу, — буркнул он.

— По какому еще делу? — спросил я.

— Да было тут... бросили на гвозди... — неохотно проговорил он. — Теперь езжу вот.

— Зачем ездишь-то?

— А жилья лишили — вот и езжу, от смены до смены! Вот — у брата на садовом участке щиты поправлял. А дальше что? До смены резину тянуть — вот и езжу!

— ...Общежития лишили? — догадался я.

— Почему — общежития? — обиделся он. — Отличная двухкомнатная квартира была, возле парка.

— ...Так... и как же?

Есть, оказывается, еще горемыки, не только я!

— Что — «как же»? Так же! — ответил он. — Мильтону моя квартирка глянулась. Сперва «по-хорошему» ходил — ну, так это казалось ему... «Обменяемся, мол!» Это на комнатку-то в коммуналке! «Гуляй!» — говорю ему. «Ну, ты еще пожалеешь!» И не соврал! У них же все в руках! «Власть!» «Выселить по просьбе соседей с лестницы, по причине невозможности совместного проживания... Без предоставления другой площади»! Вот так вот! Милосердие нынче!

— Ну... какие-то основания должны быть... Дрался, может быть... пил?

— Основания — желание его! За десять дней все сляпал, все дело в суде! Заявления жильцов, протоколы происшествий — всего бумаг двадцать девять, и двадцать семь из них одним почерком написаны, и как раз — его!

— ...А что же судья?

— А что судья? Жена мильтона этого секретарем работает у того судьи! А политрук отделения сам бумаги эти в суд оттащил — красавец, грудь в орденах!..

— Ну и... никакой заминки?

— У этих заминки не бывает! Наглота! И родной коллектив подлянок накидал — ни тебе общественного защитника, ничего. А характеристику прислали — хоть сразу сажай! — он задохнулся.

— А жалобы... в Верховный суд?

— И это налажено у них! Вот — читай! — он протянул мне истершуюся бумажку: «Верховный суд... не нашел нарушений».

— Ясно! — я протянул обратно.

Мы помолчали. С края пустыря начинало светлеть — видимо, подъезжали к морю.

— Вагон дальше не пойдет! — проговорил отвратительный голос.

Мы вышли. Ветер валил с ног.

— Так ты один, что ли? Никого у тебя нет?

— ...Почему нет? Дочь у меня! У тетки, у сестры моей, пока что живет. И это мне припомнили на суде: «Даже родная дочь с вами не живет!» А как она может со мной жить, если каждый день козел тот приходит, кровь пьет?!

— И что он... уже вселился?

— А ты думал как?

— И что теперь с дочерью?

Он махнул рукой...

Я вспомнил про свою дочь: как однажды она вернулась из поздних блужданий, мать кормила ее, а я сушил феном ее волосы, чтобы не простудилась... Неужто — теперь никогда?

Неожиданно подошел другой трамвай, раскрыл дверцы, мы сели. Молча, неловко сидели. Мы уже надоели друг другу... Одно несчастье — плохо, ни одного — хорошо два несчастья рядом — явный перебор! Ни радости, ни силы явно не шло к нему от меня!

В вагон поднялся высокий прямой моряк, весь одетый в очень черное и колючее. Под мышкой он уверенно держал черную папку: «Проект полярного перегона № 13».