Валерий Попов - Новая Шехерезада [Повесть и рассказы]

Негодуя, он порвал рукопись.

— А без точных цифр нельзя было? — робко поинтересовался я.

— О, господи! — с кротким вздохом произнес он. «С кем приходится общаться!» — очевидно, должно было прозвучать далее. На этом мы и расстались тогда... Поэтому можно себе представить, как рвался я к нему в этот приезд!

— Ну как ты, вообще? — наконец нарушил тягостное молчание я (он, видимо, твердо решил молчать, «цепко», как ему думалось, оглядывая меня). — Не пишешь больше? (я вспомнил о его единственной попытке).

Стас скорбно усмехнулся.

Встреча явно не ладилась. Мы протиснулись через узкое длинное пространство в довольно большую, но пустоватую комнату-кабинет, потом через еще более узкое пространство (как он тут протискивается, такой гигант?) в совсем крохотную спальню и присели с прямыми спинами на стулья.

Я огляделся... Да-а-а... Стас давно уже отказался от всех внешних форм преуспеяния, сосредоточившись исключительно на внутренних, — поэтому и такую квартирку следовало считать грандиозным подарком. Работал он, насколько известно, воспитателем в девичьем общежитии — причем серьезно!

— Ну как ты? — пытался я реанимировать разговор. — Все так же? Кстати, когда запустишь меня в свой огород в качестве козла?

— К сожалению, огорода больше не существует! — усмехаясь лишь одним уголком, вымолвил он.

— Погорел?! На чем?

— К сожалению, все значительно скучнее... Просто обнаружилась другая, еще более засохшая нива.

— Которую немедленно надо оросить!.. Слезами, я имею в виду, слезами!

Стас кротко вздохнул.

— К сожалению, мне пора! — он чопорно поднялся, как после неудачных дипломатических переговоров.

Протиснувшись через узкости, мы вышли в коридор, спустились по лестнице.

— Да! — я еще раз попытался оживиться. — А как тут наш Кузя?

— Понятия не имею! Я давно уже не подаю ему руки!

Молодец! Всегда находит двух-трех людей, которым демонстративно не подает руки! (Мне, кстати, тоже не подал!) Это какую же силу надо иметь, чтобы руки не подавать! У меня, помню, рука парализована была — и то я подавал, как мог, — а чтоб уметь здоровую руку не подать!.. Гигант!

— А что произошло все-таки? — поинтересовался я.

— С людьми подобного сорта никогда ничего не происходит. Просто — торгует своими способностями, оптом и в розницу!

— И почем?

— Если ты дальше намерен вести разговор в таком тоне...

— Извини! — я захлопнул рот.

Мы молча прошли по горбатому московскому переулку и спустились к маленькой серо-белой церквушке. Стас вдруг многозначительно остановился. Я тупо поглядывал то на него, то на церковь.

— Матюша Казаков! — выговорил Стас.

— Где? — я стал испуганно озираться по сторонам.

Стас кивнул на купол.

— А-а, — проговорил я. Мы помолчали. Я не знал, сколько в таких случаях полагается стоять.

Потом мы сдвинулись, перешли улицу, прошли вдоль каменной стены и свернули в церковный двор.

— На заутреню, что ли? — я остановился.

— К сожалению, наших грехов уже не замолить. — вымолвил он.

Интересно, что он имел в виду?

Церковный двор оказался заставлен бело-красными пикапами.

— Так ты на «скорой» теперь работаешь?

Стас широко развел руками, как бы говоря: «Что делать? Кто-то должен!»

Он подошел к пикапу, отпер сначала заднюю дверцу, потом кабину. Уселся за руль. Я сел рядом.

— Считаю своим долгом тебя сопровождать!

— Все ерничаешь? — проговорил Стас.

— Нет, серьезно! Давно мечтал посмотреть, как тут работают, и вот подвернулся близкий друг!

— Работа эта не предназначена для праздного любопытства... Впрочем — спроси у врача! — он кивнул на подходившего пышноволосого брюнета.

— Извините — вот к другу... проездом... а он едет! Нельзя ли с вами мне? Я и подмогну, коли что! — я почему-то перешел на просторечие.

— Ну пожалуйста! — пробормотал врач несколько удивленно. — По-новой на комбинат! — сказал он Стасу.

Прибежала молоденькая медсестра, и мы поехали. Водить он стал классно — маленькие домики так и мелькали!

— А что там... на комбинате? — крикнул я.

— Ханыги! — отрывисто проговорил Стас. — Работают, потом что-то натворят, их судят и направляют туда же... Несчастные, в сущности, люди! — добавил он.

В конце старинного дряхлого тупика перед нами разъехались в стороны железные ворота. У длинного стеклянного здания мы остановились. Возле желто-синего газика клубились люди.

— Где? — деловито спросил Стас у милиционера.

Тот показал на темный вход в здание. От широкого гулкого зала была отгорожена, стенками не до потолка, фанерная каморка. Там на топчане, под плакатами по технике безопасности, лежал небритый человек с желто-зеленым лбом, покрытым потом.

На груди его лежала зеленая куртка.

— Опять это Хвощ! — проговорил доктор.

Тот вдруг вскочил, мелькнул кулак — доктор еле успел уклониться, кулак со всей силы врезался в плакат: «Не работай без заземления!»

— Тихо, тихо! — Стас перехватил руку. — Давай, давай... баиньки! — он с помощью медсестры уложил вдруг осевшего Хвоща на носилки.

Я, стараясь хоть чем-то помочь, поднял с пола куртку — на ней было темное пятно:

— Положить?

— В ноги! — отрывисто скомандовал Стас.

У выхода нас нагнал торопливо хромающий человек.

— Стоп! — он поднял ладонь. — В куртке казенный микрометр у него!

— Посмотри! — скомандовал мне Стас.

Я быстро перерыл карманы, вытащил тяжеленький инструмент в дерматиновом чехольчике.

— Отдать? — спросил Стас у Хвоща.

Тот, слизывая с губы пот, кивнул. Когда мы задвигали его в машину, голова его болталась почти безжизненно. Стас закрыл заднюю дверь, и мы с ним вернулись в кабину.

— Ну — а ты как живешь? — вдруг спускаясь из своей высокой задумчивости, поинтересовался Стас.

Вопрос был хамским уже просто в силу колоссального его запаздывания, а во-вторых, — боюсь, что именно на это он и бил, — чем особенным мог я похвастаться, когда рядом шла работа в «Реанимационной»?

— Уезжаю... в этот... Трудногорск... Тундрогорск! Ладно — не буду тебе мешать. Надеюсь, меня хоть выпустят отсюда?!

Не прощаясь, я выскочил из кабины и ушел.

...Уже вечером, после всей суеты последнего командировочного дня, я брел по широкому центральному переулку, освещенному закатом. До поезда оставалось четыре часа. Вдруг я остановился у большой парикмахерской. Я долго вглядывался через витрину внутрь... и вспомнил ее. В детстве почти все летние каникулы я жил с бабушкой у тети Люды в Москве, ходил по городу один... Потом все это забылось, и вдруг сейчас вспомнилось, как колоссально важное! Я ясно вдруг вспомнил, как заходил тогда в эту парикмахерскую, — каждый раз это было для меня счастьем. Парикмахерская эта — с полированным деревом стен, с овальными зеркалами в резных рамах — вызывала у меня ощущение покоя, счастья, особенно когда она была просвечена вечерним солнцем, как сейчас, — именно это время в ней я любил.