Валерий Попов - Новая Шехерезада [Повесть и рассказы]

— Закончим?

— К сожалению, не получается! — говорю. — Должен бежать! Тебе, кстати, тоже надо идти — перерыва осталось одиннадцать минут.

На прощанье дал ему ценный совет:

— Ты за эту неприспособленность свою держись! В ней вся твоя сила!

Оставил абсолютно озадаченного его, ушел. Вот так вот. Будет еще мне говорить: «Выйдите вон!»

Понесся по бульвару. Вот так вот. Упоение делом. Дело прежде всего. Не к обеду будь сказано — я очень деловой.

Пытался немножко сдерживать себя — слишком уж энергичным нельзя быть. Однажды, в студенческие еще годы, мчался через двор с четвертого зачета на пятый — все непременно сразу сделать хотел! — и столкнулся с железной совковой лопатой дворничихи, что снег на машину кидала... до сих пор на губе рубец — но то и дело забываю об этом!

Немного успокойся. Слишком уж энергичным быть нельзя. У одного моего энергичного друга родились четверо детей от разных женщин в разных концах страны в один день! Когда спрашивают его, как это получилось, он только жалобно стонет. Но это не про меня. К энергии еще и голову не худо иметь — и у меня она есть! У меня четверо детей одновременно в разных концах не родятся, а если родятся — значит, это будет мне зачем-либо нужно! Все могу!

Снова в Управление ворвался. Второго, который нужен мне был, с ходу в коридоре встретил, лицом к лицу. Тот что-то буркнул и куда-то юркнул. Врешь, не уйдешь!.. Ага, проходной кабинет! Выскочил в коридор — тень его уже на лестнице мелькнула... Ух, зайчик!

Борцовское молоко играло во мне. Лестница привела меня в подвал — вряд ли он сюда... Значит — свернул. Немножко поднимемся. Светлый коридор. Распахивал двери: «Извините, извините...» Так. Здесь нет. Значит, все-таки в подвал... Ну, ясно! Тут целые катакомбы — проход в другое здание! Врешь, не уйдешь... Подвал затоплен немножко, но это хорошо — легче будет потом разыскать его по следам.

Вдруг наткнулся на неожиданное препятствие: дверь заколочена досками крест-накрест — когда успел? — и огромное бревно перегораживает дорогу, наискосок подпирает потолок.

Декорация! Рванул — с потолка посыпалось! Ерунда! Со всей силы рванул — и все исчезло... Кирпичом, наверное, стукнуло по башке. Очнулся не знаю когда. Тьма, и не пошевелиться. Вот так вот. В подвал этот, как я понял, лет сто уже никто не заходил, и еще через сто лет кто-то зайдет — только такой безумец, как я. Все сразу захотел! Хорошо, хоть есть чем дышать. Видно — не весь дом обвалился, а только часть. «Все могу!» Немного успокойся.

Долго неподвижно сидел — потом, как мышка, начал вытаскивать по одному камешку, испуганно поглядывая вверх... так... еще камешек...

...Выбрался тихий, скромный. Ни в какое Управление больше не пошел — побрел тихо в баню за семнадцать копеек (раньше все норовил за четыре рубля!). Шел по мосткам, среди скромных людишек... в каждом, наверное, такая глубина!

В бане сразу же пришлось такую широкую спину тереть — обо всем было время подумать... Немного успокойся.

В предбанник вышел. В киоске давали носки, по одиннадцать копеек, рванулся без очереди — но сам себя за шиворот удержал... Немного успокойся!

Приятно уезжать в Москву! Радостно, празднично идешь вдоль темно-рубиновых вагонов «Стрелы», яркое освещение из-под низкого гофрированного потолка рисует как бы сцену, на которой каждый показывает себя: «Да, вот так! У меня, слава богу, и в этом году все хорошо, я снова спешу по делам в Москву (а мелкая сошка и неудачники по делам в Москву не ездят, а тем более на «Стреле»!)».

Мелькают знакомые лица — в обычной жизни они знакомы лишь по экранам, — но здесь, на этом празднике, все равны, и, скромно ликуя, прогуливаются по платформе — это лучшие минуты из всего путешествия.

Потом, под торжественное мычание «Гимна великому городу», поезд медленно проходит вдоль платформы и окунается в темноту. Все несколько разочарованно разбредаются по своим купе — словно чего-то ждали, а этого не произошло, опять ожидание счастья, которое вот-вот должно было произойти, обмануло... хотя в чем, собственно, дело? Все нормально — поезд отошел точно по расписанию!

Долго, сколь возможно долго стоишь в коридоре, но тьма за окном все беспросветнее, и, вздохнув, сдвигаешь дверь и заходишь в купе. Едущие с тобой главные инженеры — мне все время попадаются главные инженеры, — плотные, уже без пиджаков, в крахмальных рубашках с приспущенными галстуками, сгрудившиеся в синеватом свете у столика, — отвлекаются на мгновение в твою сторону и снова возвращаются к напористому, громкому разговору о производстве.

Потом, в синеватом свете ночника, ворочаешься на полке, иногда ударяясь головой о зачехленную лампочку над подушкой, время от времени выгибаясь дугой и подтягивая под себя почти уже наполовину сползший матрас, и наконец, где-нибудь уже в пятом часу, понимаешь с отчаянием: нет! Не заснешь! Никогда не мог спать в поездах — и сегодня не будешь!

Хмурое, туманное утро, неказистые московские пригороды. И вот ты оказываешься на вокзальной площади, грязной и неуютной, среди измотанных вокзалами людей, словно бы живущих тут уже постоянно, с мешками, чемоданами, с плачущими детьми.

Куда исчез праздник, столь обнадеживающая прогулка под софитами вдоль «Красной стрелы»? Не было этого!

Я забрался в телефонную будку — даже в будке вокзальный запах! — набрал телефон матери.

— Ты откуда? — удивленно проговорила она. — ...Просто так или по делу?

Небритый, измученный я приехал к матери: ну и метро тут в Москве, ну и расстояния! Торопливо поговорил с мамой — слова мои доносились ко мне как бы издали, с каким-то звоном, потом полез в ванну, долго мылся — словно после многолетнего перерыва, потом лег на твердые прохладные простыни — и погрузился в блаженство.

Потом — умиротворенный, выспавшийся, поевший знакомого маминого супа — независимо от города, воды и продуктов суп ее имеет индивидуальный, сразу узнаваемый привкус! — я в халате и тапочках шурина уселся в уютном кресле у телефона.

Так... Я с наслаждением пролистнул страницы записнухи большим пальцем. Сначала, конечно, звонок любимому братану!

— Говорите! — послышался сухой и неприязненный голос секретарши (что значит Москва — деловой город!).

— Александра Дмитриевича, пожалуйста! — слегка поперхнувшись, проговорил я.

— Да-а-а-у! — послышалась знакомая раскатистая реплика.

— Привет, оболтус! — помолчав, сказал я.

— Петр Иваныч? — словно не расслышав меня, залопотал он. — Слушаю вас... Коллегия... во сколько?

Я понял, что Саня «лепит туфту», и радостно встрепенулся.

— В шесть — можешь?

— Возмо-ожно, возмо-ожно!

— Все! На том же месте! — проговорил я и повесил трубку.