Валерий Попов - Новая Шехерезада [Повесть и рассказы]

— Ну-ну! — проговорил он и пошел дальше.

Мы прошли хилые заросли и вышли на широкую дорогу. Вдоль нее тянулся черный кустарник, а дальше уходило бескрайнее белое поле, без единого темного пятнышка.

— Озеро! — после некоторого умственного напряжения понял я.

— Пять кэмэ отсюда! Пешочком? — ухмыльнулся он.

— А у тебя машина? Так чего спрашиваешь? — отозвался я.

Мы молча прошли по дороге вдоль озера километра полтора — я, честно говоря, едва поспевал за ним, потом он вдруг резко остановился, протянул мне свою красную, раздутую, словно нарывающую, ладонь:

— Виктор.

Я едва смог обхватить его руку двумя своими.

Потом нас бесшумно — по снегу — догнал грузовик с крытым кузовом. Виктор сел почему-то в кабину, мне пришлось карабкаться наверх.

Ничего! — подпрыгивая там в обнимку со скамейкой, утешал себя я. Там, куда мы едем, не все же такие типы, как этот!

Но там, куда мы приехали, выбор оказался невелик. На краю широкой поляны, спускающейся к озеру, темнела избушка. Рядом стоял черный трофейный легковой автомобиль — мрачное изделие фашистов — примерно на три метра длиннее и на целый этаж выше всех ныне существующих автомобилей.

Возле него копошился кругленький старичок в ватнике. Услышав нас, он живо обернулся своим скуластеньким личиком с пуговками-глазками, которые с интересом и, как мне показалось, с симпатией глянули на меня.

— Так. Штирлиц на месте! — отрывисто проговорил Виктор.

Мы, почему-то не здороваясь (так, видимо, было надо), вошли в темноватую кухню с грязной плитой, над которой сушились валенки и носки.

Виктор с размаху натянул шапку на крюк и небрежно развалился на скамейке, ногами своими в кирзовых сапогах перегораживая всю кухню и как бы приглашая меня действовать в той же манере.

Аккуратными маленькими шажками вошел старичок, тщательно вымыл руки под рукомойником, подбивая ударами железный сосок вверх, неторопливо вытер ладони, потом подошел ко мне и, ласково улыбаясь, протянул ладошку.

— Павел Иванович! — отрекомендовался он.

Виктор сидел молча, не меняя позы.

— Опять за свое? — наконец повернулся к нему Павел Иванович.

— А за чье же? — с вызовом проговорил Виктор.

— Опять дружков своих привозишь сюда?

Я смущенно вскочил, но каменная рука Виктора придавила меня к скамейке:

— Сидеть!

Я понял, что стал предметом — вроде воздушного шарика — в какой-то давней и напряженной игре.

— Сидеть! — повторил Виктор и своими светло-голубыми глазами с вызовом уставился на Павла Ивановича.

«Вот так вот!» — казалось, говорил его взгляд, но как — «вот так вот» — я не понимал.

— Та-ак! — яростно заговорил Павел Иванович. — Свалился на мою голову напарничек хренов! — По голосу его я почувствовал, что он не так уж прост, привычка командовать явно прослушивалась в нем. — Удружили! — Он на коротеньких своих ножках пошел через кухню, по дороге зафутболив пустое ведро, и скрылся в комнате за толстой дверью с клочками кожи и ваты.

Я поглядел на Виктора и вдруг с изумлением увидел блеснувшие на его глазах слезы — столь быстрого изменения его состояния я не ожидал.

— Всю жизнь вот так! — с отчаянием в задрожавшем голосе заговорил Виктор. — Хочешь людям помочь, а в результате!.. Брата у себя прописал — теперь его жена в суд на меня подает. Тут — пожалел, старичку хотел помочь — а старичок этот оказался еще тот!

Вскочив, Виктор зашагал по кухне, потом нервно ушел за другую тепло обитую дверь.

Помедлив, я вошел за ним, — пытался постучать по вате, но не получилось.

В большой светлой комнате стояли табурет и кровать, на кровати валялись скомканные грязные рубахи, кальсоны, пассатижи и мутная алюминиевая тарелка с засохшей надкушенной картошкой, из бока которой торчала вилка.

По этой детали характер хозяина вырисовывался довольно четко: надкусил картошку, но доесть было некогда, швырнул на кровать и куда-то умчался.

Теперь Виктор швырнул в общий ком еще и пальто и оказался в толстом грубом свитере с высоким горлом и черном клеенчатом комбинезоне.

Виктор побегал по комнате, потом вдруг, как подкошенный, упал на продавленный диван, лежал, подперев голову рукой, — в другой руке вдруг оказалась какая-то маленькая книжонка (впрочем, может, в такой ладони нормальная книжка казалась маленькой), он почитал ее секунд пять, потом вдруг со стоном швырнул ее, книжка, шурша страницами, опустилась в углу, — Виктор снова поднялся и начал ходить. Что-то безумно его мучило — но что?

Дверь приоткрылась, и заглянул излучающий благодушие Павел Иванович.

— Извольте откушать! — пропел он. Столь морально израненный человек, каким был, видимо, Виктор, наверняка почувствовал в этом долю язвительности.

Виктор молча вышел в кухню, брякнулся на скамью. Из своей походной сумки я выставил на стол те припасы, с которыми намеревался начинать новую жизнь, — среди припасов была и бутылка водки. Я поставил ее в центр стола. Павел Иванович, лучезарно улыбаясь, с любовью взял ее за горлышко и поставил под стол. Виктор метнул яростный взгляд.

— Чайку? — ласково проговорил Павел Иванович в конце трапезы, поднимая большой закопченный чайник. Я молча поблагодарил, Виктор глядел в пространство.

— ...Чаечку? — любовно произнес Павел Иванович.

Виктор вдруг резко вскочил. Он сорвал с вешалки тулуп, залез сразу в оба рукава.

— Куда это ты? — удивленно проговорил Павел Иванович.

— Ра-бо-тать! — с издевательской четкостью проговорил Виктор.

— А, хорошо, — миролюбиво проговорил Павел Иванович и тоже стал одеваться.

И я тоже надел свое пальто — с какой стати я буду сидеть здесь один?

— А можно, я с вами пойду? — попросился я.

— Городской мальчик хочет пощекотать нервы, — ухмыльнулся Виктор.

— На льду-то прижигает! — глянув на мой наряд, проговорил Павел Иванович.

— Ничего! — бодро произнес я.

Мы вышли на воздух. Виктор завел стоящий под навесом снегоход «Буран», подпрыгивая на кочках, подкатил к нам. Павел Иванович взял в руки корыто с уложенной в нем слоями сетью, уселся, а я прильнул к нему сзади, на самом кончике длинного сиденья. Сначала мы ухнули с горки вниз, потом помчались по ровному белому пространству. Действительно — на льду «прижигало»: ярчайшее солнце и непрекращающийся ледяной ветер, — хоть я и скрывался сразу за двумя спинами.

После страшного пути, показавшегося бесконечным, мы наконец слезли со снегохода, размяли ноги.

Постановка сетей зимой, «прошнуровывание» их подо льдом от проруби к проруби — дело, можно сказать, отчаянное, к концу я уже не чувствовал ни рук, ни ног, ни лица: все это было у меня теперь изо льда.

Уже оказавшись в избушке, я долго сидел неподвижно, как стеклянный, и только, наверное, через час, после макарон с тушенкой и чашки чая, начал понемногу оттаивать.