Валерий Попов - Нормальный ход [Повести, рассказы]

Приплелся домой. Утром встаю — такая хмурая погода, сырая. Выхожу на кухню — соседка нечесаная, молчит. Такая вдруг тоска меня взяла.

«Что ж такое, — думаю, — ведь чемпион мира как-никак!»

Побродил по коридору, обвязавшись оренбургской шалью.

«Что ж такое, — думаю, — и не позвонит никто. Все думают — ну, куда уж там! Небось занят. А я вовсе и не занят — вот ведь какое дело!»

Вдруг — звонок. Иду по коридору и думаю: «Как говорить-то теперь? Понятно, я зазнаваться не собираюсь. Таким же простым собираюсь быть, как раньше. Но не проще! А в том и беда, что теперь каждый, с кем я до смерти не напьюсь, скажет: о, вознесся! А я, может, просто не имею желания!»

Но, оказалось, все в порядке. Тоже чемпион мира звонит. Встретились мы с ним, по сто граммов мороженого рванули — в общем, отдохнули неплохо...

Из всех тех историй, рассказанных Юрой, я только понял, что привык он жить широко, без оглядки. Может, оно и неплохо, а то слишком уж часто мы оглядываемся... Про все думаем: «А может, нельзя», подавляем даже те свои желания, которые спокойно можно было бы исполнить.

В общем, слушал я его с некоторой завистью, про все его успехи и неудачи, — я бы хотел иметь все эти успехи и неудачи сам.

...Но все это было как сквозь сон. Я находился тогда в странном состоянии: с одной стороны, острое, пронзительное восприятие всего, с другой — какое-то оцепенение.

Потом помню глубокую ночь, и я, закинув голову — ломит шею, — некоторое время из-под тяжелых век наблюдаю, как к продолговатому, прозрачному воздушному шарику, похожему на обсосанный леденец, прилипший к высокому потолку, снизу на длинной нитке кто-то терпеливо подводит второй шарик, со спичкой, воткнутой в перевязанное сморщенное отверстие, пытаясь этой спичкой зацепить улетевший шарик и снизить.

Но вот эта бесконечная ночь начинает рассеиваться, светлеть. И вот уже яркое, синее утро, и далеко внизу разворачивается огромный бурый ромб Крыма, окруженный прозрачной водой, мутной только у берегов.

В городе была уже осень, шел дождь. Я сразу же окунулся в дела и почти забыл про лето.

Однажды вечером, когда шел дождь, Юра вдруг позвонил мне:

— Ну, привет, — сказал он.

— Ну, как ты?

— Неплохо... а ты?

— Да как тебе сказать...

— А то выходи. Сходим в столовую, может быть, даже в кафе...

— А что будем делать?

— А ничего, — мрачно сказал Юра, — сидеть. Молча и неподвижно.

— Вообще заманчиво.

— Ну, давай.

И вот мы входим в холл, сложно отражаясь в зеркалах. На рябом мраморном полу стоят чемоданы, образуя приподнятый разноцветный прямоугольник размером с площадку для бадминтона. Мы входим в полированный деревянный, с отскакивающими медными кружочками, обозначающими этажи, старинный лифт и медленно едем на пятый этаж.

Увидев нас, швейцар за стеклянной дверью перепугался, стал жестикулировать, что-то объяснять. Юра надавил, поговорил с ним в щель.

— Вообще там банкет, — обернувшись, сказал он мне, — доноры гуляют, их вечер. Но нам местечко найдется...

Пройдя по приплюснутому, душному залу под матовым стеклянным потолком с неясными узорами, Юра со вздохом сел за крайний столик, рядом с комковатой землей, насыпанной в зеленые ящики, — из нее торчали бордовые ростки...

Нам принесли светло-коричневое комковатое сациви, стеклянный кувшин с ярко-желтым соком. С нашего столика видно, как певица в узеньком коридорчике привычно щелкает выключателем на стене, гасит свет в зале, потом огромным рубильником врубает блуждающий по залу и меняющий цвета прожектор, а потом уже поднимается на сцену — легкая, воздушная, неземная...

Прожектор идет по темному залу, вот попал в наш кувшин с соком, просветил его насквозь...

— Кому бы позвонить? — говорю я, — Балерины — за границей. Манекенщицы — на картошке...

— Сейчас тут должна подойти одна приятельница...

И тут же в дверях показалась девушка, сощурилась, увидела Юру, помахала рукой, убежала в гардероб.

— Слушай, отличная девушка! — сказал я. — Где взял?

— Обыкновенно, — пожал плечами Юра. — Запутались в метро газетами.

И вот она вошла, быстро подала мне холодную руку.

— Ира. У вас тут мужская компания, — сказала она, — может, мне неудобно?

— Останьтесь, Ира, — вдруг сказал я, — не уходите. Кто же тогда время от времени будет с серебристым смехом вбегать? А с золотистым?

Ира посмотрела на меня.

— Что, Юра, это и есть твой знаменитый друг?

— Ну, какой он мне друг! Он и не ровня мне вовсе!

— А ты тоже хорош, — сказал я, — надел свитер из клубка ниток и пришел. Вот Ира — та одета!

— Это еще что, — сказала Ира, — у меня еще шапка есть потрясающая. И шуба. И сапоги... кирзовые. — Она вдруг засмеялась. — Наденешь их, топор за пояс, выйдешь во двор — все падают!

— Сегодня, — говорила она, — весь день по магазинам шныряла. И всюду спрашивала, таким склочным голосом: «Скажите, у вас есть стиральный порошок «Нега»?» Потом встретила одну знакомую... Совершенно не помню, кто такая. Она меня — все по имени, а я ее — все по отчеству. Ушла она очень удивленная. А потом приехала домой — и никто не звонит. Конечно, все думают — разве такая замечательная красавица может вечером сидеть дома! А я вот сижу. — Ира улыбнулась. — Спасибо, вот Юра позвонил, не испугался...

Она очень оживилась, обрадовалась, смотрела по сторонам.

— Скажите, — спросила она, — а нравится вам Юра?

— Ну что вы, — сказал я, — кошмарный тип!

— Точно! — сказала Ира. — Он же все мне сначала наврал — имя, возраст, пол...

Юра сидел довольный.

— Да, а главное — жмот, — сказал я.

— Кто жмот — я?! — закричал Юра. — Ну да, да. Выходит, я жмот.

— Скажите, Ира, — спросил я, — а кто из нас вам больше нравится?

— Да в общем-то, — засмеялась она, — вы оба мне одинаково противны.

— Ну, это понятно, а все-таки?

— Слушай, — сказал вдруг Юра, — а давай сейчас вынимать пачки денег и швырять друг другу в лицо, чтобы они так разлетались веером!

— Ну что, — сказал я, — еще кофе?

— Сколько же можно садить это кофе? — сказал Юра. — И так уже сердце — бух! бух!.. Уходим отсюда. Тут совершенно нет молочно-кислых изделий. Это мне не по душе...

В тот вечер мы много где побывали, а под конец даже попали в гости в будку. Вы, наверно, замечали, что с края некоторых мостов, за перилами, стоят такие деревянные будки и от них железная лестница уходит далеко вниз, в темную холодную воду. Каждый раз, когда я проходил мимо такой будки, я вглядывался в маленькое пыльное окошечко и думал: «Интересно, как там? Вот бы войти!» Но тут же понимал, что это невозможно. И вдруг оказалось — возможно!

— Тут же один очень близкий мой приятель! — сказал Юра, вдруг оживившись.

И человек в ватнике и кепке, который там сидел, тоже оживился, обрадовался. На гвозде висели ватники, на столе валялись брезентовые рукавицы. А за верстаком, закиданная ветошью, вдруг оказалась прекрасная стереоустановка «Грундиг», и мы неплохо там сплясали, на щербатом полу, с железным кольцом от люка.