Белла Улановская - Личная нескромность павлина

Маргарита ушла. Она была похожа на трудолюбивую, добропорядочную аспирантку; вялая ее жалоба больше походила на то, как если бы эта не очень удачливая девица пришла в деканат и стала бы ныть, что ей не выдали какую-то книгу и что её научный руководитель не дает ей заниматься какой-то темой. Всё, мол, бросаю я эту бодягу, и не нужна мне ваша наука, отдайте мои документы. Покорно отправилась Маргарита за ключами от отдельной от мужа квартиры.

Неплохо. Расскажешь кому — не поверят. Ночью ссора, утром квартира.

Утренняя жизнь в кабинете директора шла своим чередом.

— Конюха забрали, в Пустошке, пьяного, — сообщает бригадир, — кони без присмотра.

— А ты выгородку сделай.

— Они сдохнут там за это время. Всю конюшню с голоду изгрызли.

— Рабочим с больницы выписывайте наряд каждый вечер! Вы что же, считаете, что если на принудительном лечении от алкоголизма, то они рабы? А в сараях чтоб были навешаны двери, закрывайте, а то растащат сено, отдыхать туда молодежь пойдет, хорошие двери Магомед сделал…

Снова появляется рыжая Маргарита.

— Не дает вещи, — сообщает она. — Что я буду мучиться. Он ходит разъяренный.

— Мы и не таких усмиряли. Иди в гостиницу, отдыхай.

В гостинице, а на самом деле обыкновенной общаге, обитали степенные алкоголики. Там жил Лёша, по прозвищу Камикадзе, юный друг, умудрился два трактора разбить за полгода.

Любил вечерком врубить «Таганку» лишенный водительских прав Гена, вздыхая о прошлых днях.

— Когда я в лесопункте работал, — рассказывал он, — заезжаешь в лес, так на каждом пеньке зайчик бутылочку ставил. Когда у меня колеса крутились, я без бутылки не сидел. Приходит дед, просит привезти дрова, сынок, говорит, озолочу.

Жил в общаге и неприкаянный ненец Поликарп Хатанзейский, какие бури занесли его в наш ковчег, к которому вдруг прибьется и рыжая Маргарита. Три дня пропадала она у Поликарпа, скрываясь от мужа. Он узнал, где она, целый день сидел на лавочке возле нашего алольского отеля, среди жасмина и желтой акации (деревянное двухэтажное здание тридцатых годов, бывшая школа), потом примирение произошло, и они вместе уехали. Покинул общагу и бывший шофер, что-то стал он редко появляться, я, говорит, подженился.

Сорок четыре деревни входят в хозяйство Алольский, которое растянулось на сорок километров. Земли много — людей мало.

Ферма. Стоит на краю тверского села Котлован. Под крышей выведено двухметровыми буквами из красного кирпича: Грозный. Строили в конце шестидесятых. А, скажут вам местные жители, были тут шабашники из Чечни, у них семьи, говорят, большие, работы всем не хватает, живут бедно, вот соберутся родственники в бригаду и отправляются к нам. В начале каждой зимы начальство начинало трезвон: Ферма Грозный не готова к зиме! Хватит ли сена?

Старинное мужское имя Ваха означает — живи, Леча — сокол, Алхазур — птица, Мансур означает — победитель.

Почему бы не поговорить о диалектах. Об ачхой-мартановском говоре, о речи надтеречных чеченцев… А приходилось ли вам когда-нибудь прислушаться к русскому языку чеченцев. Тогда вы, наверное, заметили, что говорят они почти как на родном, чем сильно отличаются от своих кавказских соседей. Поколение сосланных, потом поколение плотников Нечерноземья, затем поколение беженцев — неисчерпаемые возможности совершенствования русского языка. Толковый словарь живого великорусского языка, составлен в фильтрационном лагере доктором Д.

— Учи язык, — говорил мне дед Каменков из Алольского, бывший узник Маутхаузена и Эбензее.

— Raus, raus, рус, выходи.

— Живо! На выход! Ботинки тебе? Босиком, падла, пойдешь.

До этого беснующегося командирского рёва еще несколько часов. Пусть солдаты немного поспят. Декабрь 1994, купейный вагон скорого поезда Нижний Новгород — Санкт-Петербург. Едут танкисты.

Нас, обыкновенных пассажиров, в вагоне всего несколько человек. (На вокзале в Нижнем билетов не было, кассирша не могла понять, в чем дело, обычно в это время года поезда отправляются почти пустые.)

Военные — все в одинаковых особого покроя форменных брюках, и в нижних байковых рубахах, вполне домашних, но не белых, а какого-то дикого светло-защитного цвета, беспрестанно сновали по вагону, собирались то в одном, то в другом купе.

В коридоре, спиной к окну, почти перегородив проход, маячил какой-то зёма.

— Пиздюк! — вдруг завопил он; я как раз проходила мимо него, кажется, даже сказала «извините»; восхищенный возглас был обращен к кому-то из приятелей, появившихся в дверях. Парнюга контролировал появление спиртного из вагона-ресторана.

После двух часов ночи коридор опустел, всё реже хлопали двери. Последними прошла группа офицеров. Один из них сказал, в продолжение разговора обращаясь к товарищу:

— Не понимаю! Мы зачем туда едем! Дудаева ловить?

Красивый парень. Светло-карие глаза, мягкий взгляд, чистое лицо, открытая сильная шея.

Все смолкло. Стояла глухая ночь.

Я вышла в коридор.

За окном тянулись сплошные леса. Иногда редкий фонарь освещал какой-то глухой переезд. Вдоль полотна бежала пулеметной лентой нескончаемая тень нашего вагона. Проносились какие-то незнакомые станции. Все было глухо и безжизненно. Из темных ельников иногда проступала занесенная снегом крыша какой то сторожки или забытый стожок сена, облепленный снегом с одного бока, с покосившейся жердью в центре. Мне иногда казалось, что я различаю цепочку лисьего, а то и волчьего следа.

В пристанционных бараках кое-где стали появляться огоньки в окнах. Из труб потянулись вверх дымки. Скотные дворы обозначались мутными квадратными окошечками под самой крышей, доярки в скрипучих валенках прокладывали первые тропинки, хозяева задавали корм скотине, топились печи, станционные рабочие рассаживались в жарко натопленных углем вагонах местного рабочего поезда, отправлялись в узловую на работу.

Равнодушной Родине не было дела до своих сыновей. Сколько им еще спать. Где у них пересадка.

Вскоре захлопали двери купе, стали вытаскивать в коридор казенное имущество, ящики тюки, мешки. Поезд приближался к какой-то станции.

Выгрузились быстро.

На перроне началось построение. Начальники со списками бегали вдоль состава.

Проводница то показывалась на площадке, то скрывалась в вагоне.

— Кто-то спит на верхней полке, — сказала она мне. — Забыли своего.

— Да не может быть! Может, просто пассажир?

— Я посмотрела. Точно, ихний. Не знаю, что делать. Пойду еще попробую разбудить.

Да не может быть! чтобы никто из товарищей не разбудил его! Так и оставили мирно спать на верхней полке!

В это время с рёвом «ГДЕ ОН» на площадку ворвался какой-то начальник с помятой мордой, отпихнув проводницу, он бросился в вагон.