Белла Улановская - Одинокое письмо

Потом при встречах я уж и не знал, как себя вести. Для простоты старался держать прежнюю марку. Она охотно соглашалась на это. Я украдкой взглядывал на нее. Один раз встретил ее одетую эдакой амазонкой. Или мне уже все причудилось.

Ну да, причудилось. Она же не Надежда Дурова, чтобы прогуливаться в общественных местах обряженной эдаким специфическим образом. Причудилось. Я старался найти другой пример русской Амазонки во всей истории нашей литературы. И не смог. Она оказалась единственной. Для меня, во всяком случае.

1. то было на Вантаанкоски

шел дождик из дымных туч

обо всем этом невозможно

(всего меньше себе)

...............................

воздух: идти или ехать

(вверх с усилием

вниз без него)

...............................

ни голоса

ни другие человеческие проявления

2. среди вдруг обнажившихся тел

тускло светящихся в белой ночи

все время в песочного цвета воде

(ничего)

...............................

иней/снег

снег/иней

в паводок полегли камыши

3. чтобы не провалиться держусь за твои ступни

глаза испуганно открыты

в них:

серая трава

черные листья

низкое небо

гранитная крошка в снегопады образует нечто

сравнимое с геологическими наслоениями

4. помнишь я написал это осенью сразу по приезде?

на выкошенной

(но не убранной и потому чуть посеревшей)

траве

...............................

ненадолго небо очистилось

(почему так ненадолго!)

...............................

всего несколько фраз

ритмически ощутимых фигур

(риторических?)

...............................

и еще угол преломления света

он неизменен

(надо сказать и все остальное не слишком)

5. колесо спустило у моста Кулосаари (но я продолжаю)

цвет ряски затянувшей канал

рисунок древесной коры

...............................

небо все еще (относительно) чисто

...............................

яркое солнце

(хотя и низко и скоро зайдет)

сильные запахи

...............................

последний отсвет

на белой (церковной?!) стене

6. прошло еще некоторое время после чего

доктор сказал что я здоров

но почему-то когда я вижу эти пустые зрачки

я ловлю себя на подсознательном желании

чтобы его кто-нибудь укокошил

...............................

впрочем эта часть так и осталась не готова

7. хотел рассказать это Белле

а она умерла.

ветер

и полотнища с голубыми крестами

...............................

и почему-то от этого

так тревожно

...............................

да

еще говорят водопад теперь запускают раз в неделю

и под музыку

чухонец-то был справедливый

за дело полтину взял

Впервые мы встретились с Беллой в коридоре редакции журнала «Аврора». Мне ее представили не то Ирина Муравьева, не то Елена Невзглядова, мои друзья и коллеги, которые с Беллой были знакомы уже давно. Ей хотелось получить командировочное удостоверение для поездки на Псковщину. Задания обычно давал отдел публицистики, которым я в ту пору заведовала.

Незнакомка была прелестна. Милая и, казалось, застенчивая, красиво одетая, впивающаяся взглядом в собеседника, она не пыталась объяснить, зачем она едет и о чем хочет написать. А я и не настаивала на этом, потому что была знакома с ее повестью «Альбиносы», напечатанной в сборнике «Круг». Мое впечатление от этой вещи было так свежо, что я принялась нахваливать автора. Белла, естественно, молчала, но взгляд ее говорил о многом — о внутренней силе, искренности и открытости. Отчего так волнует открытость? Я поддалась ее обаянию. Мы выписали не только командировку, но и временное удостоверение: понятно, что пустяковые деньги ей были и не нужны, нужна была «бумажка», свидетельство, что она представляет всесоюзный журнал.

Дома я в тот же вечер стала перечитывать «Альбиносов». Так просто течет бесхитростный рассказ о том, о сем, а на самом деле в плотном тексте постоянно происходят какие-то маленькие открытия. На что похожи стихи, а на что проза; всего-то одна строка об Ахматовой, о Блоке, о душе, о Боге — зато какая строка, и как удивительно соседствует слово со словом... Деревенский дом и деревенская природа и вдруг — психушка, в которой «скорбь униженно просит помощи» и рядом с которой так неуместен «парадный город»... И еще раз будет этот город с его гениями и с его подвалами, с его реальными улицами и торговцами у ограды Владимирской церкви; с его школами, подругами, книгами и первым житейским опытом. Сколько подробностей быта! Сколько философских изюминок, разбросанных, кажется, наугад!

Манера письма Беллы Улановской ни на что не похожа. Читатель оказывается перед загадкой: как она это делает? Но не торопитесь искать ключ к разгадке. Она сама нам себя объяснит.

«Осенний паучок. Однако главное вычленялось — вот оно вытягивалось из жирного паучьего брюшка, вот выкатывалось прозрачной невнятицей, и она застывала, продолжаясь, а как известно, то, что превращается из мягкого само из себя в определенное, быстро густеющее, — потом застывает, делается, несмотря на тонкость, — жестким, вычленяется в свою форму — и вот оно нечто, определенность, давность. Пробежим снова по всем этим тонким ходам и жемчужным переходам, перечитаем путаную прочность».

Вот альпинист преодолевает скалу вблизи Сердоликовой бухты... «Неплохо добиться такой красоты и легкости в своих упражнениях», — строго обращается к себе автор. «Какая кружевница!» — думаю я об этой писательнице, которая уже достигла «красоты и легкости» в своем мастерстве.

Осенью 1994 года, а именно 19 октября, я купила красную розу и отправилась по приглашению Беллы в Царское Село: ей вручали Лицейскую премию в небольшой, но изысканной компании с Александром Володиным, Романом Виктюком, Глебом Богомоловым. В этот же вечер она подарила мне книгу «Осенний поход лягушек» с дорогой для меня надписью.

Между тем редакционное начальство уже не один раз напоминало: «Когда будет материал Улановской?» Начальство не любило, когда командировки оказывались пустыми. Я выкручивалась, защищая Беллу, но, честно скажу, и сама ждала с нетерпением ее «Записок» или «Заметок», в чем она была мастером. Я мечтала о том, что ее имя украсит журнальные страницы. Но Белла не приходила.

«Открытие» случилось, когда я стала читать книгу «Осенний поход лягушек». Рассказ «Коврик» начинался так: «Дмитрий Болабоня, торчиловский пастушок, который каждое лето пасет колхозное стадо, нисколько не растерялся, когда его вызвали с уроков и сказали, что в учительской его ждет корреспондент всесоюзного журнала». Я вскочила со стула от счастья. Пригодилось Белле наше «удостоверение»! Рассказ «Коврик» замечательный. Так подружиться с десятилетним мальчиком и разговорить его может только очень хороший человек, а никакой не «корреспондент», который и сам-то «оробел», «потому что, согласитесь, непривычно сидеть в чужой учительской, когда незнакомые учителя проверяют тетради...». Белла несколько раз приедет в деревню Торчилово, чтобы записать в блокнот и на магнитофон «интервью на опушке», чтобы сохранить подробности деревенской жизни и живую речь пастушка: «Когда я приезжаю в поле, другой раз ремонтирую седло, если что-нибудь сломавши, или учу коня, но он ни черта не слушается, он какой-то как придурок».