Белла Улановская - Одинокое письмо

Связь поэтического настроения прозы Улановской со стихами раннего Мандельштама — это отдельная, еще не затронутая никем тема, и мы здесь только укажем на некоторые параллели.

Левитановский «холодный покой вечности», увиденный по-своему Улановской и запечатленный ее внутренним взором, описан ею, возможно, не без влияния раннего стихотворения из сборника «Камень»:

И Улановская, и Мандельштам как бы не решаются прорвать «мировую туманную боль» своими одинокими, обращенными к богу голосами.

Связные и случайные наблюдения и ассоциации в прозе Улановской — коты, зверские убийства, китайцы, вороны, — многое из этого можно тоже объяснить откликом на стихи Мандельштама.

Возможно, к Мандельштаму восходит и прихотливость повествования, которое развивается у Улановской не по прямой линии, зачастую через разрывы и отступления, недоговоренности. Ощутима перекличка произведений Улановской с «Египетской маркой»:

В прозе Улановской мы встречаем мандельштамовские переходы от авторского личного «Я» к неопределенному третьему лицу и от него — к первому лицу множественного числа — прием, который впервые возникает в самом начале новомирского текста.

Его картины хаоса 1917-го перекликаются с изображением Улановской распада, экологического кризиса в природе, людском сообществе, искусстве.

Загрязненные воды озера Удомля, как это видится Улановской, — это не только явление того же порядка, что вода в водопроводных трубах Петербурга или последствия неполадок на атомных электростанциях. В то же время, можно предположить, это и двойная отсылка: к эмблематике «Египетской марки» и тексту «Преступления и наказания». Вспомним герб, который Мандельштам предлагает семье Парнок: «стакан с кипяченой водой», в «резиновом привкусе» [19] Там же. С. 9. которой ощущается разразившаяся катастрофа, — и стакан с желтой водой, поднесенный к губам ослабевшего от жары и мучений Раскольникова [20] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л.: Наука. 1973. Т. 6. С. 83. .

А упоминания лягушек и гадов у Улановской [21] «Гады вышли из болота и подошли к деревне! — сказала тетя Нина. Все правильно. Вслед за лягушками двинулись гадюки и ужи» («Волчий лен», 84). заставляют вспомнить библейские казни египетские. Общий вектор развития действия указывает на возвратное движение от цивилизации к хаосу и запустению. Вместо поэтических посланий XIX века — записка «Прошу не ломать! Приходите ко мне в Заселище за ключами», прикрепленная к двери опустелого дома в пустой деревне («Волчий лен», 79).

Коты, священные культовые животные древнего Египта, становятся деревенскими беззащитными тварями, уничтожение которых никого не страшит. А волки и вороны, которые встречаются на пути путешественницы, — не только приметы будущих удач-неудач. Отношения между людьми изменились; дружеские посиделки исчезли из обихода, и модуляции человеческих голосов стали похожими на волчьи завывания. На обратном пути путешественница до тех пор принимает волчий вой за голоса местных охотников, пока не столкнется со стаей. Только тогда она понимает, что «это было обычное вечернее вытье всей семьей, расселись в кружок, задрав головы, можно сказать, под абажуром, волчий домострой по неизменному расписанию!» («Волчий лен», 88; «Кто видел ворона», 163, 191) [22] Эту тему Улановская развивает и дальше, в той же повести «Кто видел ворона», напечатанной в 2004 году. В ней опустелые деревенские угодья стали «местами постоянной прописки» волчьих выводков, и сбитая с толку путешественница «обругала ни за что ни про что добропорядочное (волчье. — А.Ф .) семейство последними словами» (186). .

Перечитывая тексты Улановской в хронологическом порядке, двигаясь от варианта к варианту, я поняла, что она, подобно ее любимым писателям Торо, Мелвиллу, Казакову и Мандельштаму, с каждой новой вещью все решительнее вставала на защиту экологии человека, животного мира, природы и культуры, задолго до того, как возникло само понятие «гуманитарной экологии». Белла Улановская выражала и защищала экологическую этику и в прозе, и в жизни. Она воспринимала природу и людей как неразделимое сообщество и помогала другим понять не только равноценность, но и уникальность всего живого.

Эта небольшая статья посвящена рассказу Беллы Улановской «День, когда упал “Челленджер”». Прочитанный писательницей в 1990 году на IV Международном конгрессе по изучению СССР и Восточной Европы (Харрогейт, Великобритания), рассказ получил высокую оценку участников конгресса [23] См. статью Н. Перлиной о Белле Улановской в сборнике «Достоевский и мировая культура» 21. С. 282–285. Успех выступления Улановской на съезде в Харрогейте в секции «Дочери и падчерицы русской революции» американская славистка объясняет новизной сюжета и исключительной компетенцией автора. , а старая крестьянка баба Нюша, жившая в полном одиночестве в лесу, недалеко от давно всеми покинутой и разоренной деревни Бардаево Калининской (потом Тверской) области, неожиданно стала многим известна. Позже об этой «падчерице революции» узнали американские, английские и итальянские читатели [24] Ulanovskaia В . Voluntary Seclusion: The Life of a Lonely Old Woman in a Deserted Village // The Russian Review. 1992. V. 51. № 2; Ulanovskaia В . Il giorno in cui cadde il «Challenger» // La nuova Europa. 1993 (Milano). № 1. .

В основе рассказа лежит реальный факт, уникальное явление действительности, совсем не типичное для советской эпохи: сопротивление тоталитарному строю, не предусматривавшее каких-либо политических или насильственных действий; стремление тем или иным способом освободиться от тотальной «опеки» власти, в нашем случае — оказаться вне сферы ее посягательств, своего рода уход от нее в «заглушье» (то, что автор называет вариантом «современного пустынножительства»). На шестой части суши, занимаемой советским государством, это было возможно из-за «административного зияния» (или зевания) центра, давление которого ослабевало по мере удаления от него. (Здесь уместно вспомнить годами скрывавшуюся в тайге семью сибирских старообрядцев Лыковых, которая впоследствии прославилась на весь мир благодаря книге В. Пескова [25] Профессор Иерусалимского университета Лариса Найдич в рецензии на книгу автора этой статьи: Une autre Russie. Fêtes et rites traditionnels du peuple russe / Ed. Peeters, Coll. SELAF (Société d’Etudes Linguistiques et Anthropologiques de France). Paris, 1998 (La Revue Russe. Paris. 2001. № 20. P. 120–123) — останавливается на образе бабы Нюши, сравнивая героиню Беллы Улановской с Агафьей Лыковой. .)