Марк Казарновский - Из жизни военлета и другие истории

Мне вырубили достаточно удобные костыли-подпорки. Решили двигаться к границе, впереди двое торят дорогу, в мы, побитые и помятые — бредем следом. Но на «костылях» я долго не выдержал. Пришлось устраивать мне санки из елок. Хорошо, ребята волокли, не бросили.

Шли весь день, хотя темнеет здесь быстро. К третьему дню стало совсем плохо. Замерзали. Есть нечего. И ежели бы не хуторок финский — сгинуть нам всем в красивейших местах финской Карелии. Каждый для себя решил — пойдем к хуторку и сдадимся финнам на милость, так сказать, победителя. Мы все, почти весь экипаж — офицеры и я, Запрудный — подполковник. Убить не должны.

Вот с такими, прямо скажем, малодушными для сталинских соколов мыслями мы подошли к хутору. Судя по дымку из трубы и накатанной тропе — хуторок был жилой. Шли мы уже здорово пошатываясь. С язвами от мороза, заросшие. В общем, цвет советской авиации.

Меня волокли на двух срубленных елках и думал я, что сказать финнам. Здравствуйте, мол, финские крестьяне. Помогите нам, спасите нас, а мы расскажем популярно, что нужно для вступления в колхоз. Чтобы у финского народа было светлое будущее.

Но финские крестьяне помогать нам, видно, не торопились. Мы сидели в снегу у крыльца, правда, тихонько постучав в дверь. Вышли два финна, разговаривали почему-то по-русски, но с акцентом. И говорили о нас, как о предметах совершенно неодушевленных.

— Дафай, Лейно, упьем их сразу. А унты и куртки фосьмем сепе. Их не найдут. Они с того самолета, что четыре дня упал у хутора Линнамяги. Давай упьем, a-то стоять холодно.

Это говорил щуплый финн с жидкой рыжеватой бородкой. Явно не хозяин хутора. Он все время подпрыгивал, ему было холодно.

А Лейно, видно, хозяин, большой мужик с огромными ручищами, спокойно стоял, прислонившись к косяку дверей, да и не закрывал дверь вовсе. Из избы шел пар. Пахло хлебом, капустой, жаренной картошкой пахло. Просто жизнью.

А вот от нашей группы запаха никакого не было. В такой-то мороз! Пахло просто — погибелью. И как мы потом честно признавались друг другу, уже готовы были произнести позорное для советского воина «Сдаюсь». Но в этот момент раздался голос хозяина, Лейно:

— Нет, Ильмар, упивать не путем. Лед на озерах крепкий, их в воду не пихнешь. Да русскэ солдат сегодня — завтра здесь путут. Что скажешь, они ведь самолет найтут, след ко мне приведет. Пропатут мои коровы, лошадь. Та всю картошку-сало сожрут, я солдат знаю. Сам был солдатом.

Тафай бросим их в сарай к коровам. Там тепло. А командира, вон на елке лежит, ежели не помрет к утру — покажем моей Тинне — она зоотехник. И не таких вылечивала, хе-хе. Помнишь, Ильмар, корову Марту?

— Та, та, твоя Тинна — золотые руки, а не баба.

Бог мой, мы загибались от холода, голода. У меня жар, видно заражение пошло. А эти два обалдуя в одних рубашечках стоят на морозе и так спокойно и мило беседуют, мол, «упивать нас или не упивать».

Но Лейно, хозяин, решил. ОН каждого летчика брал за шиворот, поднимал, то есть, ставил на ноги и подтаскивал к сараю, пристройке дома и толкал внутрь. Внутри раздавалось тихое мычание. Коровы! А у них — тепло. Больше мы ни о чем не думали. Даже о еде. Тепло, тепло.

Позже, гораздо позже прочел я записки Нансена, полярника. Он писал:

«Все можно вытерпеть. Ко всему привыкнуть. За исключением холода».

Не зная Нансена, мы все, весь экипаж ТБ-3, полностью с ним согласились. А когда увидели железную печурку, то все подползли к ней. Хотя она была холодная. Но вошел Лейно, положил на печку спички:

— Зажигать две спички. Польше нельзя. Война, спичек нет. Не жарко топите, не надо сгореть, коров жалко.

Да мы же опытные. Мы технари, летуны, все изучали. Даже прицельные ночные бомбометания. А вот с одной спички разжечь печурку не удалось. Потратили три спички. Но жар пошел почти сразу.

Вначале ребята на печку просто легли. Затем отодвинулись. Потом сняли регланы. И через некоторое время уже заговорили, мол, неплохо бы подоить корову.

И мы стали рассуждать. Кто же мы, пленники или нет. С одной стороны, и документы, и оружие, и даже часы — с нами. С другой — мы в ведении, можно сказать, жителей страны, с которой ведем боевые действия. И с третьей — можно ли считать, что мы в гостях, временно. Вот-вот отогреемся и уйдем. И можно ли советскому воину пользоваться гостеприимством противника.

Все наши рассуждения прервались хозяином. Лейно посмотрел на заросших, обмороженных, с язвами на руках, ногах и лице сталинских соколов и спокойно произнес:

— Идите в дом, картошку жрать надо. Командира путет смотреть женщина.

Мы оказались в просторном, прекрасно сложенном доме. Запах сосны и смолы не смог перебить даже дух кухни, капусты, одежды сидящих за столом.

Сидело 4 человека. Да девушка была на кухне, но все время приходила — выходила. При этом кто-нибудь из гостей ее обязательно хлопал по попе, на что она никакого внимания не обращала.

Нас посадили в торец огромного стола и высыпали полчугунка горячей картошки. Положили нож, горкой насыпали соль и пододвинули небольшой шмат сала. Поставили три кружки с самогоном, но совсем понемногу.

— Ребята, — я впервые подал голос, — особо не налегать. Все сразу загнемся. От заворота. Пол картошки и чуть-чуть сала. Это — приказ.

После того, как мы схватили, не удержавшись, и съели картошку вместе с кожурой, конечно, Лейно важно произнес:

— Ну, а теперь, гости торогие, спасипо, что нас пропомбили мимо и дафайте делать знакомства. Я, Лейно Ярвинен, хозяин хутора Ярвинен. Вот рядом мой троюродный брат Ильмар. Он предлагал вас всехупить, но вы жрете сало. Значит — живы. А не знаете, он такой странный. Когда надо резать курицу для суппа, он бежит ко мне. Сам не может и кровь видеть не может. Вот такой упийца русских летчикофф. Га-га-га.

Эйно Райно и Артур — мои соседи-хуторяне. Недалеко живут, километров тесять. На лыжах это быстро.

И дфе женщины мои — Тинна, моя жена и Раю, дочь, может писать и читать по-русски. Да, еще забыл сказать, есть курат [27] Собака. . Он тихий, когда тихо. А когда опасно, он не гавкает, он рвет.

Далее все стали смеяться. Над тем, что мы все лежали головами на столе и спали крепчайшим сном. Даже я, несмотря на жар, который терзал мое больное тело. Видно, дело шло к заражению крови. Время от времени я приходил в себя.

Через какое-то время мой экипаж отошел и перемешался с Лейно, Ильмаром, Артуром. Правда, у меня все финские хуторяне перемешались и отличал я только хозяина, Лейно, по огромным рукам и медленной, спокойной речи. Что говорить, «горячие финские парни». На мой экипаж это чудесное спасение, самогон и картошка подействовали самым расслабляющим образом. В общем, уже далеко после этой войны я понял: подержи солдата три-четыре дня без еды в лесу при морозе −20–30°, и после помести в теплую избу с самогонкой — он сразу станет очень простой. Весь марксизм-ленинизм из него вылетит. Потому меня не удивили отрывки спора моего экипажа с финскими крестьянами.