Дмитрий Северюхин - Митино счастье [Трагикс по картинкам Александра Кобяка]

Более того, Митя безотчётно ощущал себя счастливым ребёнком, хотя вряд ли мог объяснить, в чём, собственно, состоит его счастье. Домашний уют, относительное материальное благополучие, сопровождая Митину жизнь с первых шагов, даже не замечались им. Такой же неоспоримой данностью стала для Мити не слишком интересовавшая его учёба в школе, которая подразумевала обязательную вовлечённость в подчас весёлый, но чаще малопонятный мир детского общения. Контрольные работы, диктанты и экзамены приводили его в состояние нервозности, а редкие вызовы к доске ввергали в почти болезненное смущение. Праздничные стенгазеты, кружки самодеятельности, спортивные «дни здоровья» в Таврическом саду, культпоходы в музей или театр не вызывали в Мите восторга, а непостоянной и назойливой школьной дружбе он предпочитал тихое уединение. Как и все дети, Митя больше всего ценил в школьной жизни каникулы, хотя приближение лета неизменно сопровождалось для него нарастающим чувством тревоги, связанной с переездом на дачу и неизбежной переменой привычного уклада.

Опекавшая Митю бабушка умела сочетать строгость петербургского домашнего воспитания с тем максимальным добродушием и теплотой, которые допускались вековой семейной традицией. Она всячески поощряла его чтение, сама составляла список необходимых книг, умела подобрать удачное стихотворение для заучивания, с подчёркнутой серьёзностью относилась к его недолгому увлечению рисованием, аккуратно храня его аляповатые гуаши, и дала ему первые уроки французского языка, который, впрочем, по прошествии времени был начисто вытеснен у Мити суррогатом английского, наспех проглоченного ради приобщения к компьютерной премудрости.

Впрочем, трезвый рационализм бабушкиного воспитания не был возведён в абсолют и по меньшей мере раз в году допускал послабления, также имевшие традиционную основу. Эти послабления были связаны с новогодним праздником, предполагающим, как хорошо известно, некоторую долю возвышенного самообмана и условную веру в сказочное волшебство.

Вот почему вся Митина жизнь была овеяна образом и духом Деда Мороза, который вовсе не был для него лишь героем детских книжек и мультфильмов. Дед Мороз воспринимался Митей как некая высшая и справедливейшая субстанция, как единственный праведный Бог, метафизическое существование которого было для него столь же несомненно, как собственные невесомые полёты. Возможно, Митино счастье коренилось во впитанной с детских лет вере в какую-то неопределённую радость связанных с Дедом Морозом будущих событий, которые обязательно должны произойти в его жизни, наполнив её исключительно важным смыслом.

В точно отмеренный срок со счастливой неизбежностью Дед Мороз являлся к Мите, не обращая внимания на все его детские прегрешения — шалости и капризы, потерянные варежки и неубранную детскую комнату, посредственные оценки за четверть и даже дерзкие слова, зачем-то сказанные бабушке. Он всегда был готов терпеливо выслушать робкую декламацию наспех выученного Митей четверостишия и с великодушным снисхождением принимал к сведению Митины несвоевременные простуды, часто вынуждавшие его, к всеобщему неудовольствию взрослых, проводить праздник в постели.

Внешний облик Деда Мороза был переменчив и не всегда соответствовал расхожим иконкам новогодних открыток, но белоснежная ватная борода наличествовала всенепременно. Этой роскошной бороде случалось, чуть сбившись набок, болтаться на шее подвыпившего массовика-затейника в модных кроссовках вместо канонических валенок или же почти целиком закрывать рот какой-то пожилой женщины, из-под подозрительного красного тулупа которой почему-то выглядывал бабушкин фартук.

Но, разумеется, вовсе не это изменчивое и эфемерное земное воплощение Деда Мороза волновало Митю. Куда важнее было связанное с ним непередаваемое ощущение замечательного праздника, пропитанного хвойным духом и густым ароматом разнообразных бабушкиных вкусностей.

Как нравилось Мите наряжать накануне ёлку, по очереди извлекая из ветхой коробки старые ёлочные игрушки, среди которых просто не могло быть нелюбимых! Как замирало его сердце от весёлой толчеи входящих в тесную прихожую шумных гостей! В какой восторг приводило оживлённое взрослое застолье, окрашенное непонятными ему, но всё равно очень смешными шутками! Как любил он полночное торжество государственного гимна, сопровождаемое непременным вставанием, и море шипучего лимонада, и разрешённый бабушкой пьянящий глоток сладковато-горького шампанского, и бесконечно долгую ночь, освещаемую вспышками бенгальских огней, хлопушек и капризной ёлочной гирлянды! И, конечно же, подарки, которые всегда обнаруживались под ёлкой только на следующий день, ближе к обеду, когда первое новогоднее утро уже начинало незаметно перетекать в вечер.

Дед Мороз никогда не подводил Митю. Разворачивая цветные бумажные свёртки и открывая коробки, он ни разу не испытал ни малейшего разочарования. Здесь, у ёлочной крестовины, обильно присыпанной конфетти и преждевременно опавшими иголками, всегда невероятным образом оказывались самые желанные игрушки, заманчивые и загадочные игры, книжки с яркими обложками и захватывающими названиями, великолепные принадлежности для рисования, многие-многие симпатичные и полезные вещицы вроде перочинного ножичка, фонарика или бинокля.

Давно распростившись с детскими игрушками, Митя упрямо сохранял наивную преданность новогоднему ритуалу. Раз в году, на мгновение крепко зажмурив глаза, он непременно загадывал своё самое главное желание, которое обязательно должно было сбыться по воле сказочного патрона, внимательно и чутко следящего за его меняющимися вкусами и пристрастиями. Как и в далёком детстве, Митя продолжал считать себя избранником Деда Мороза и был внутренне убеждён, что именно Дед Мороз определяет повороты его судьбы, подсказывает верную дорогу, подталкивает к самым важным и ответственным решениям.

— Митя, Митя, проснись! — с ноткой укора в голосе щебетала Женечка, энергично теребя его за плечо. Она всегда принимала за сон то блаженное замирание, с которым он, чуть прикрыв глаза, впитывал утреннее тепло её тела и прислушивался к едва уловимому биению близкого ему сердца. — Ну проснись же, Митя! — обиженно повторяла Женечка, пытаясь слабыми руками перевернуть его на спину, чтобы, навалившись ему на грудь, строго заглянуть в лицо.

Время приближалось к полудню, декабрьское солнце уже щедро прогревало маленькую спальню, а его косые лучи, проходившие сквозь широкое многостворчатое окно, весело играли с лёгкой пылью, создавая возле кровати почти непроницаемый световой полог. Ранний скрежет дворниковых лопат за окном сменился нарастающим шумом городского транспорта, на перекрёстке Литейного и Кирочной раздражённо сигналили друг другу суетливые водители, а стальное дребезжание трамваев всё чаще откликалось весёлым хрустальным перезвоном в серванте.