Владимир Орлов - Усы: сборник рассказов, эссе, интервью

— Стало быть, отцовские гены не ленились? А его непосредственное влияние ты ощущал?

— Да я его почти не видел! Тогда начинали работать поздно и заканчивали к утру. Когда я уходил в школу — он спал. Возвращался — он уходил на работу. Только по воскресеньям я забирался к нему в постель, и он читал мне «Дон Кихота», академическое издание с картинками. Читал без всяких объяснений и комментариев. Он вообще старался, чтобы я ни о чем не спрашивал, ничего не знал и ни о чем никому не рассказывал. Потому что уже многих знакомых и друзей посадили…

— К твоим первым сочинительским опытам Виктор Яковлевич относился с интересом?

— Когда я начал писать — еще в школе, — он мне как образцы подсовывал плохо написанные производственные романы, получившие Сталинские премии.

— Обладая литературным вкусом, понимал, что не добиться успеха без знания конъюнктуры…

— Успех-то у меня был ранний! Класса с третьего я сочинял стихи — лирические: о природе, о дожде… К какому-то юбилею Сталина нас заставили писать сочинение про вождя. Ну, я и написал в стихах и вместе с другими стишками отправил в «Пионерскую правду». Они напечатали, подписав «ученик 273-й школы». Медаль мне уже была обеспечена! И меня все время заставляли читать это дурацкое сочинение. Так я попал в литературный кружок Дома пионеров, который прославил Евгений Александрович Евтушенко — он несколько раньше меня сюда ходил.

Вел занятия в доме Геннадий Мамлин, детский поэт. Он попросил всех что-то прочитать. Выслушав мое сочинение, дал понять, что это очень плохо. И прочел в ответ свое длинное стихотворение про то, как Сталин стал Сталиным. Дома мы должны были написать в стихах об этом занятии: что происходило, о чем говорили. Мне стало скучно и на второе занятие я не явился.

Я тогда был увлечен театром. Пошло от первых впечатлений — и от «Щелкунчика», и от «Синей птицы» во МХАТе, которая тоже воспринималась как волшебство. Мне давали деньги на каникулы, и я их тратил на билеты. Тогда же неопасно было ходить по вечерам. Да и днем — Москва была почти пустая, без машин. Я как-то ногу сломал и целый месяц на костылях переходил, где мне было удобно, Первую Мещанскую — нынешний проспект Мира. Наша мужская школа находилась на задах этой улицы.

Самые знаменитые ученики — Михаил Вершинин, который написал слова знаменитой песни «Москва-Пекин», про Сталина, Мао, дружбу с Китаем навек, и Татьяна Лиознова. Она привезла сырой еще вариант фильма «Молодая гвардия», и мы с флагами шли по Первой Мещанской до Садового кольца на премьеру в кинотеатр «Форум». Ударение тогда на «у» ставили.

С шестого класса я был в активе Центрального детского театра.

Мы должны были пропагандировать театр, распространять билеты (это, по правде говоря, у меня плохо получалось), дежурить во время спектакля. Нам выдавали красные повязки, и мы следили, чтоб дети не стреляли из рогаток в актеров. Позже я стал писать тексты для театральных капустников…

Детский театр был рядом с Большим и филиалом Большого, на Пушкинской улице, Большой Дмитровке по-старому и по-нынешнему. Такое вот тесное соседство театров — говорят, даже подземными ходами они были соединены. Когда пел Лемешев, прибывала конная милиция, чтоб защитить его от «сыров» и «сырих». А мы защищали любимца старшеклассниц, — Сашу Михайлова. Он окончил студию МХАТ, играл Саню Григорьева в «Двух капитанах», да и вообще всех героев. В кино потом снимался, в картине про Лермонтова сыграл главную роль.

К тому времени в Детский театр пришли молодые Олег Ефремов, Лева Дуров. Вообще театр был хорош по составу и вокруг него были интересные люди, устраивали мастер-классы. Так я познакомился с Борисом Александровичем Покровским, он тогда «Аиду» поставил в Большом и очень интересно рассказывал о процессе работы. Произвел на меня огромное впечатление. В десятом классе я написал пьесу. Прототипами главных героев стали два моих одноклассника. Выпендрежные ребята, в общем-то неплохие, но, не такие, как мы все. У одного дед был министром путей сообщения при Керенском, у другого — отец лауреат Сталинской премии, изобрел смазку для наших танков. Мальчики всегда были при деньгах, начали шляться по разным злачным местам… Но главным в пьесе были даже не эти герои, а быт, повседневность того времени… Я с этой пьесой все забросил. Чуть медали не лишился. Девятый класс окончил на одни пятерки, а в десятом… Педагоги недоумевали: то ли он влюбился… А я как опыт ставил — и над жанром (изучал пьесы в журналах), и над собой: смогу — не смогу.

Литературу у нас преподавала Любовь Кабо, писательница, очеркистка, педагог интересный. Я дал ей пьесу почитать, и она посоветовала показать ее кому-то из драматургов. В театре передали мою рукопись драматургу Л., шел как раз спектакль по одной из ее пьес. Я жду отзыва, волнуюсь. А мне говорят: «Знаете, Володя, вот беда — Л. потеряла вашу пьесу».

Через какое-то время в Театре киноактера — премьера спектакля, персонажи все — один к одному мои. А что мне делать? Куда соваться? Она — лауреат Сталинской премии. Сидела везде в президиумах, вместе с Михалковым… Так закончилось мое постижение драматургии.

— А почему ты пошел на факультет журналистики, а не в Литературный институт?

— Я был принципиально против литинститута, считал, что научить писать нельзя.

— Теперь, после многих лет профессорства в этом институте, считаешь иначе?

— Так же. Я никого не учил писать. Старался соз-дать ситуацию игры, которая могла увлечь человека, подтолкнуть его к саморазвитию как литератора и как личности.

Да и к моменту моего выбора мне интересней всего была география. Собирал книги по географии, хотел пойти на географический факультет. Почитал программу — а там такие предметы! Я их не сдал бы никогда.

— Ты же был медалистом!

— Могли бы на собеседовании завалить. А мне нужен был верняк: маме сделали операцию, и диагноз поставили неутешительный…

В университете увлекся кино. Мне попал в руки сборник американских сценариев, и опять захотелось освоить форму. Написал несколько сценариев. Меня даже хотели взять на организованные сценарные курсы, с хорошей стипендией. Мог учиться параллельно. Успел там посмотреть много интересных, полузапрещенных фильмов, которые не выходили на экраны. Это тоже мне многое дало.

Однажды меня представили Григорию Александрову: вот юноша, подающий надежды. «Вы хотите работать в кино?! — с ужасом спросил Александров. — Быть сценаристом? Я вас прошу, не делайте этого!». А потом все отменилось само собой…

Отец вынужден был уйти на мизерную пенсию по инвалидности. А мама была домохозяйкой, правда, в войну работала на фабрике, вязала маскировочные сетки. Так что мне пришлось все бросить — и мечту о сценарных курсах, и занятия спортом: я неплохо бегал — и думать о заработке.