Леонид Бирюшов - Мёртвая хватка [СИ]

Я шла на необузданные поступки, ходила пешком в другой город, по заносам к нему толкала его машину, жила в его гаражах, когда мать выгнала его из дому, вкалывала на его огородах, ломала ноги, руки, открывала бизнес в пятьдесят, шила по ночам, пытаясь заработать… И он привык, что я всё могу. Спасать и протягивать руку помощи не каждый сможет, все думают о себе, а вот жертвуя всем ради любимого… Всех теперь поглотил дух меркантильности, а та наша любовь была так удивительна, и так ценна. С девяностых, таких голодных, но таких прекрасных, где мы с ним «Анжелику» читали взахлеб, и самым большим праздником было ему принести следующий том увлекательного путешествия той любвеобильной красавицы Анжелики… Он её рисовал карандашом, такую утонченную. Эту Анжелику... Мы, вроде бы взрослые люди учились в книжке красоте любви - ведь до встречи друг с другом так мечтали о ней, ждали (увы, так вышло) друг друга, хохотали при встречах, от радости жили по десятку лет в самых настоящих гаражах - мёрзли там, поставив печь, готовили на ней (сохранилась та печь - новые хозяева не нарадуются теперь ей, ведь делал её Лешка, ожидая меня промерзшую и прибегавшую к нему из другого города).

Не сумела его мама понять, что наконец-то пришла к сыну взрослая жизнь, и игрушки мальчишки, задержавшегося в детстве - хочу ту игрушку иди другую, эти игрушки закончились, и её сынок в сорок сумел оторваться от её сиськи мамкиной… Очень жаль, что я тогда не сумела понять и сделать соответствующие выводы - он будет где-то ребенком всегда. Ломка его была ужасной. По большому счёту я начинала понимать - ему нужна была вторая мать, он так и называл меня: «Ты моя вторая мамка». Мне было обидно, но я приняла правила его игры - думать за двоих, работать за двоих и не часто огорчаться от его поступков, не всегда логичных и правильных - жить импульсами был его конёк. Нет, бы мне его забрать к себе в город, но…. Жалели его маму… Как же, она немощная будет - то сынок рядом туда сюда прибежит, если маме будет хреново. Вот только мама никого не жалела… Он нанял ей нянек - заботился о ней - скорее причина её недовольства была очевидна, но она этого не понимала. К его маме, всю жизнь благодаря гонорарам папы жившей на широкую ногу, к его властной маме (как сказала, так и будет) пришла немилосердная старость… И какая-то козявка вроде меня, тихая и неприметная, так крутила её сыночком, когда он дрался с кем - с нею, матерью, защищая меня. Так и жили десять лет. Да, пройдут эти годы, и новые испытания свалятся на нашу голову. Я возьму опеку над отцом на долгие десять лет... Я тогда разрывалась между ними. Ох, тяжелая жизнь прожита. Но за большую любовь и заплачено нами по полной разлуками, тоской друг за другом. Это же надо, в шестьдесят лет мне кричать ему в трубку по несколько раз в день:

- Лёнчик, зайчик, та я ж тебя так люблю.

Он, скучая по мне, хохотал и отвечал:

- За что ж меня любить, старого хрыча.

- Все равно люблю, - кричала я - А ты меня любишь? Он отвечал:

- За что любить меня, старого хрыча?

- Ну ты хоть капельку меня любишь? Он отвечал, огрубляя свой голос:

- Я люблю свою зайчиху, бабушку зайчиху, ну что тебе так нравится?.

- Да, -отвечала я, счастливая.

Ну не мог он простить мне моей старости ,это его так мучило - из красивой бабы превратиться в старуху…. Он ведь так любил всё красивое…. Но вот последнее признание, оно так врезалось в память. Как-то я возилась на кухне он вошёл и сказал:

- Если вдруг что с тобой случится, то я никогда не женюсь, лучше буду жить сам.

Всё великое оказывается так просто - все так без пафоса - признание в любви после двадцати лет совместной жизни. Вся эта жизнь от молоденькой девчонки и до- убитой под грузом забот старухи посвящена ему -главному человеку моей жизни…

Я поклялась себе, что я издам все его произведения – стихи, рассказы и повести. Ну очень был талантлив и разносторонен этот человек… Всё, что я нашла в его компьютере я опубликовала в сети. И вот нашла сильно потертую бумажку с его рассказом - никогда он мне её не показывал, и такими мыслями он со мной никогда не делился. Говорил, конечно, что от тоски и обиды на баб выпивал и заработал инфаркт, так как бабьё не поняло его и его мятежную душу… Я его где-то понимала, так как сама была не понята, ведь была наивна и романтична. Он кроме своих мужских подвигов, ну хвастун же, никогда со мной не делился нелицеприятными воспоминаниями. Ему, парню с кабацкой душой, очень хотелось передо мною, правильной девочкой, не берущей и капли спиртного в рот и сроду не курившей, выглядеть чистеньким, словно начав жить с чистого листа. Давалось это тяжело, он срывался и часто не по делу всем возмущался. Я по своей наивности все его окрики и обиды принимала на свой счет, сама себе казалась такой неправильной, и старалась ему во всём угодить. Своей сумасшедшей харизмой он купил меня с потрохами. Я на всё была готова ради него - ходить пешком по заносам в другой город , только узнать почему ж он не приехал на работу - тогда телефонов не было. В его поселке тушить пожары - загорелась груба, а он растерялся, я нет и отчаянно боролась с огнем. Он тогда удивлялся: «Нас бы уже не было, и нас бы и не нашли на пепелище». У меня словно включался механизм защиты его, маленького ребенка, таскаться на привозы со стокилограммовой сумкой, пытаясь заработать для семьи… А мне тогда после операции можно было поднимать не более трёх килограммов… Видимо, страх его мамы за здоровье его и такую сумбурность и непредсказуемость желаний не всегда логичных и правильных всё таки как-то передался мне или его магия которой он из любопытства занимался… Во время первых встреч в девяностых я довела его до ума, он стал самоуверен, приодела его, устроила на работу к себе. Конечно, его холеного, овеяного славой виртуоза манили богатые невесты со званиями и должностью. Одним он отвечал: «Ленка очень много мне дала в этой жизни и поэтому я просто обязан на ней жениться». Другим говорил: «Разные у нас с тобой дороги, разные у нас с тобой пути…» Он писал мне благодарные письма: «Спасибо, что ты сделала для меня». Я помню, как он пришел ко мне в старом отцовском пальто и в шапке ушанке, ему было наплевать как он одет. Я, признаться, не могла понять,в чем причина благодарности - ну ну сумела понять много раз брошенного своими многочисленными женщинами. Ну, короче, потеряла голову: стихи, посвященные мне, эта волшебная его музыка. Таскал меня слушать соловья или тащил в клуб, и играл мне на рояле, на настоящем классическом рояле, и заявлял при всём честном народе мне, новой девочке, своей новенькой, чужой на поселке: «Этот «Вальс любви», он так и называется, я посвящаю тебе.» Да я тогда голову потеряла, такой шалапут, разгильдяй и на тебе посвящение. Очуметь, хоть кто-нибудь сможет вспомнить такое в своей жизни...