Леонид Бирюшов - Мёртвая хватка [СИ]

Я посадила цветник у его дома, и как же гармонично он смотрелся на фоне его на завалинки с котиком, любимым котом Васькой. Мой наконец-то умиротворённый Лешка, спокойный,с откипевшими страстями. Ох, и беды же они ему принесли. Из буйволистого мужика я его превратила в домашнего спокойного ребенка. Он об этом мечтал и писал раньше: «Ну где ж привал, я так устал»… Но сколько здоровья и моих душевных сил, и моих метаний притворяться холодной и сдержанной - ведь я рисковала - он был из таких ребят - мог развернуться тогда и уйти. А тогда, двадцать пять лет назад, на заре наших отношений, были мои вечные муки - я увидела, как он приезжал ко мне через день после праздника. Ждала, а его всё не было, где-то застрял уставший и без настроения, с потухшими глазами, бледный, истерзанный. Он играл в кабаках, а потом, видимо, был какой-то перепой. Ну я думаю что там во время пьянки бывало всякое… Я видела эти истерзанные опустошённые глаза, и мне надо было вдохнуть в них жизнь, и я придумывала всякие поделки, рассказывала ему всякие истории, веселила его, придумывала разные блюда. У него теплели глаза, из злого и колючего он превращался в спокойного домашнего ребенка, таскал букеты, делал сюрпризы, носил фрукты, мастерил разные поделки. Радовать друг друга стало постепенно для нас повседневностью. Я почти тридцать лет назад писала ему клятвенные письма: «Лёничка не пей - как начнешь пить, так представь себе, что я стою перед тобой на коленях и умоляю не пить». Но. Показное разухабство не давало жить спокойно, пьяный он был просто какой-то ураган. Он цеплялся спорить и придирался к словам, что-то там кому-то доказывал, ко всем приставал. Только словом зацепи, беды не оберешься, и его было не угомонить. Его кровь, его мятежная греческая кровь бунтовала по полной. Ох, как наивны те бабы, которые теперь твердят, что, будучи замужем за другими, всю жизнь его любили. Увидев его через сорок лет, тихого милого спокойного старичка, они не подозревают, какой титанический труд в него вложен, сколько слез пролито, сколько ему прощалось, этому ураганному ветру… Давно уже нету участников тех бурных лет, ушли в мир иной - слишком весело жили, видимо перебрали тех удовольствий, что человеку на всю жизнь отмерено. Некоторые шалавы ещё живы и, вероятно, наблюдают за мною, а что, та правильная девочка ещё жива? Да, участники тех событий, что не сгорели в огне страстей, задают вопросы и лукаво поглядывают на меня: «А как ты с ним четверть века прожила, и как ты, такая серьёзная, с ним, шалапутом, жила? Да и он долго куролесил, мелькая то тут, то там. А потом как-то как исчез, и куда пропал мы и не знали». Они не знают про рояль, на котором мне был посвящен вальс любви, не знают про домашнего Лёньку, помогавшего мне резать салаты на зиму - руки сочились от ран, он тогда порезался, но мне так и не признался. Не знают про Лёньку, зашивавшего дырочку мне на порвавшихся колготах, выращивавшего цыпляток, обожавшего котов. Не знают про про наши путешествия на природу, про песни соловья, когда он в кромешной тьме таскал меня слушать соловья, про наши долгие вечера в саду и неспешную болтовню до утра. Я часто его спрашивала: «Леня, посмотри как ярко светит луна». Он отвечал, смеясь: «Дурочка ты, Леночка, это уже солнышко светит. Рассвет, девочка, уже давно». Нам всегда было о чем говорить, мы так за всю жизнь и не успели друг другу надоесть. Не знают про наши ожидания, как он с велосипедом ждал меня на остановке.

Все теперь мне часто говорят: так и запомнился он, мы его спрашиваем: «Чего ты тут стоишь?» А он отвечает: «Ленку свою жду». Велосипед он любил больше машины. А потом вы идете, два старика взявшись за руки улыбаетесь и что-то щебечете друг другу, а мы аж завидуем. Знали бы они, как любовь такая досталась. Эта спичка, Ленька, вспыхивала без поджигания. И мне надо было тихо и уверенно доказывать, терпеть порой кучу унижений, притворяться, пресмыкаться… Я, маленькая женщина, научусь пилить и косить, и сажать деревья, только бы он не перетруждался. Тогда, в девяностые, его мама скажет мне: «Лена, он тебе не нужен - он плохой человек, ты еще с ним хлебнёшь». Но.. мама в глубине души где-то надеялась на меня, что я вытяну его на ровную дорожку, ибо так и не сказала мне, а чем же он так плох… Эх, хитрая мама… Я, конечно, хлебала, но эта его харизма меня добивала. Он и в скандалах был неповторим - горят глаза. И всегда я вспоминала в противовес его милого наивного мальчишку в минуты слабости - никто меня в моей жизни так не любил. Нет, он не клялся в любви но это отношение это участие во всем по отношению ко мне оно просто покупало он был мастером влюблять в себя… Чего только стоила затопленная им печь. Я прибегала вся озябшая, а он, обрадовавшись моему приходу, кричал: «Ленка, скорей», и тянул меня к грубке печки, приговаривая: «Согрей, Леночка спинку и грудочку, и сунь ножки в духовочку», толкая и прижимая меня к горячей грубке печки. Мой Лешка никогда не клялся в дикой любви, но просто был привязан ко мне невидимыми нитями, но такими крепкими, что было не разорвать никем и ничем. А уж я…. С дуру творила такие вещи, ради него шла на всякие подвиги - в пургу, в ливень иду, ползу, бегу, здоровая или больная, с температурой ли, в лихорадке, я всегда все двадцать семь лет я знала - он меня ждет. Лихие языки и представить себе не могут, на какие жертвы мы шли… Я могла говорить себе: он мне дороже мамы, давшей мне жизнь и столько вынесшей из-за меня.

Он так всех обаял, когда я взяла его к себе на работу. И он там всех просто поразил, этот брильянт засиял... Красивый, яркий с чарующей улыбкой и обалденными мелодиями, он встречал всех молодоженов в зале загса в течении двадцати лет. Я своего добилась - он расцвел и его, Лёху, кабацкого гуляку, лабуха Лёху, зауважали… Это так льстило ему… Но чего это стоило - мы зимой заворачивали его клавишу в одеяло и везли её электричкой, да ещё и с пересадками в другой город поработать. Его мама замкнула машину в своем гараже, чтобы он меня не катал. Она там за пять лет и сгнила - какое может быть сердце у мужика-сердечника - тяжеленную клавишу на себе в другой город таскать... А у мамы, не жалко было ей сына теперь, раз уж мне достался.... Девчонки с его улицы, подруги их розового детства мне потом рассказывали, как его, до меня его уже разведенного мужика, отчаявшегося, брошенного первой женой и не верящего уже ни одной бабе. А так хотелось ему, чтобы дома встречала любимая с работы в кабаке до часу ночи, а встречала престарелая мама - шла поздно вечером на переулок… Мама боялась, что где-то сыночек забурится.

Когда он, бывало, напивался, это он частенько делал на работе в кабаке, ну и доставалось мне. Он выступал на меня, особенно когда приезжали его родственники. Он выступал, когда я делала ему замечание: «Леша, не пей больше». Он выступал: «Ты кто такая, чтобы мне указывать», но я уже была тогда законной женой. Один раз у директрисы на даче тоже такое произошло. Он долго выступал по пьяни - его простого музыканта не там положили спать, а вот судью…. Как Лешке казалось, что тому предоставили лучшие условия для сна… Бухтел Леха от души… се были так удивлены - они его знали, что он такой тактичный умный и красивый и талантливый Лешенька, и так некрасиво выглядел… сейчас пьяный. Все так возмущались, но…наутро все видели картину - Лешка с понурой головой подозвал меня к себе. Все удивлялись, вчера так шуметь, а сегодня… я не стала упрямиться, подошла. Его радости не было предела - с утра он мне и директрисе целует руки, закрыв глаза… Так, сопротивляясь мне, он заработал (после того, как до меня уже имел один инфаркт), он упрямый заработал по пьяни еще два инфаркта… И что интересно, как перепой - инфаркт готов. Упрямство и буйный характер… Нет, у него не было бешеного желания выпить, разве что не отстать от компании, да слаб он здоровьем был. Что для других было нормой, для него излишеством. Ну натура же артиста - всегда привлекать внимание. Он же знал, что красив и талантлив как Бог. И привычкой было привлечь к себе внимание, чтобы им все восхищались и хвалили его, видно мама в детстве его не хвалила... Через много лет он скажет моей сестре, еще более строгой по характеру, чем я: «Я в кабаках так разболтался, что уже погибал от распутства и остановиться не мог. И если бы не Ленка, я бы не остановился, и давно бы уже меня не было». Нашел человек в себе силы бросить пагубные привычки… Сосед его после Лешкиной гибели сказал: «И что с парнем в последние годы стало, раньше был всегда веселый хохотун, выпивал с нами, а потом как-то притих. Это ты, наверное, его испортила». Да, подумала я, так испортила бы раньше, может, и жив был бы, а то всё дружки его тут порядки наводили, так они и до сих пор палёнку глотают. А вот Лёха… А отказаться от курения он долго не мог. А у меня при виде его с сигаретой ну просто терялся разум, и начинала кружиться голова. Он мне казался таким обаяшкой, и в то же время таким брутальным, чего мне всю жизнь не хватало… Надо же было приземлять меня, вечного романтика и мечтателя. Но… Я балдела от сигаретки в его руке, надо было видеть тогда его движения, как он во время его концерта докуривал эту сигарету и искал куда её девать. Уже звучали первые аккорды, воспроизведённые его клавишей, уже начинал петь песню, а его окурок так и не находил себе достойного места. Ооо, тогда я млела, увидев его слегка растеряные глаза. Я же так привыкла, что он все может, и всё умеет, и ни в чем не сомневается, а тут такой облом… И уже когда он бросил курить, в тот день мы с ним попали в больницу, он стал задыхаться. Боже мой, его накололи, и он не мог прилечь, и всю ночь сидел в кресле-каталке. Я стояла возле него и держала его за руки, они были холодными, давление резко упало. Я уже думала, что я его теряю! Я беспрерывно читала все молитвы, которые знала и… целовала его руки, и гладила по голове, такой красивой кудрявой голове… Я опять в который раз победила его упрямство - силком сунула его в больницу и опять его спасла. Через два дня он в палате больницы рассказывал анекдоты и медсестры говорили мне: «Не надо здесь вам ночевать возле него, лучше отдохните дома, а то вы только за порог, а вся палата так и ржет с его анекдотов». Ломка была ужасной… Если после водки ломка была легче – он только ворчал без причины, то здесь он просто чуть не умер. И в последствии, когда приходили друзья, он садился возле друзей на своей маленькой скамеечке и нюхал дым от курцов, и трепался им про былые подвиги его бурной молодости, а сам жил со скромной теткой, у которой порой уши вяли от его словестных излияний. Ну кабацкий же мужик был, подвигов было ого-го. Многие родственники мне теперь говорят, что я вру о его пьянках, он не был вроде бы пьяницей. У меня есть его рукопись, кому интересно, пусть придут посмотрят её. Теперь так думают, пьяница - это тогда когда на дороге валяется… Это был гениальный человек, но его в молодости после личных неудач, не хватило у его былых барышень сил с ним возиться, ибо на него надо было иметь много сил и отдавать себя ему полностью, на что не все бабы готовы. Да кто говорит, что с гениями легко, на то они и гении. Им нужны сакральные жертвы! А сколько его друзей -собутыльников лежат на кладбище, кто в сорок ушел, кто в пятьдесят, эх, попалась бы я ему раньше. Он тогда в восьмидесятые был плодовит на поэзию - много писал о роковой судьбе, о несбывшейся любви в этот 1986 год… Говорят, когда человек счастлив от любви, тогда рождаются дети, а когда несчастлив, тогда рождаются стихи… Он писал в основном по ночам, но в этом рассказе подписано 24.08.86г 10.00-11.00. Видимо, в это время пробудился и стыдно было самому себе… Не может человек, не переживший подобного физического и морального страдания, так просто всё это придумать и сочинить. И написал он этот рассказ из глубины души, что-то его заботило. Пройдет еще четыре года, и он встретит меня и… бросит пить. Не сразу, конечно… Чудеса… Да нет, любовь женщины, она велика… Прожить мужику после первого инфаркта такую бурную жизнь тридцать лет и заработать пару инфарктов и инсультов… Да, когда это было с разницей в пять лет после инсульта, который произошел исключительно по глупости его друзей собутыльников - игрались пьяные друзья, показывали друг другу в моё отсутствие опрокинув бутылку приемчики самбо. Ну даже если бы я и была рядом, стал ли бы кто тогда меня бы слушать - молодецкая удаль была через край. Не попадая после инсульта в нужную клавишу на своем музыкальном инструменте, он, железный мужик… плакал. И приходилось опять доказывать то, что он нужен мне и обществу, и коллективу, иначе как же я буду жить без его волшебной флейты – клавиши. И еще сколько чудесных мелодий он сыграет и скольких молодожёнов порадует играя в загсе в течении двадцати лет. И сколько лет этот злой рок будет покушаться на него, на его судьбу: мертвым родился, потом током убивало мальчишкой и опять сердце останавливалось, он оживал - и в одеяле тащили его. В чужом городе приступ был страшный , он был в коме- и себя сверху видел, а я тогда с ужасом наблюдала, как его рука, его волшебная рука, рука виртуоза-музыканта… Эта рука только дотрагивалась ко мне, и я как трепетная лань вздрагивала - прикосновения его были почти незаметными ведь я для него была как та клавиша да клавиша, как дотронется пальцами так и зазвучу. А сколько он чудесных мелодий своими руками создал –виртуоз был невероятный. А теперь эта рука высунулась из одеяла и волочилась по снегу… язык его не слушался и он булькотел, пытаясь что-то сказать… А дети, мои дети, такие на удивленье мои сердобольные дети понимали меня, помогали мне во всём. Удивительно кругом такая агрессивная среда жизни, а дети мои дочь и зять были ласковы и понимающи, хотя мой Леонид не всегда был справедлив к ним, да и грешки его они ему так и не простили, а ему казалось они всё забыли - нет они помнили то, что обижало их мать и скажут потом: «Мама, тебя при жизни с ним было не видно и не слышно, сколько мы помним, ты всё время работала и никогда не развлекалась с нами. Мамочка, ты же работала и жила для него»… И я его в который раз вытянула. А давление было тогда сорок на шестьдесят… Тогда он додумался, немного очухавшись, сбежать с больницы, переполошив всех там , заявив мне: «Поедем домой». Дома он побежит на базар и купит красную икру в подарок к Новому году: «Леночка, ешь, ты же её так любишь». Не ела я икру, горька она мне была - меня душили слёзы -позавчера умирать, а сегодня сюрпризы. В этом был мой Лёшка – противный, упрямый, но… такой нежный… Такой тяжелый подарок подарила мне судьба- лужи моей крови бывало и такое вечные волнения и такого красивого и на редкость талантливого человека… При встрече, прибежав к нему, его я всегда спрашивала: «Ну как ты тут без меня?» Он отвечал коротко: никак. Потом я его прооперировала и продлила на пару лет жизнь… Я его, без преувеличения упрямое создание, тянула в больницы - там его вытягивала и отмаливала у всемогущего Бога вопрошая: «Ну дай ему, Господи, ещё жизни и прости - не верит он в Бога или притворяется, что не верит - грехи его, он же такой упрямец… Каждое утро спрячусь в спальне и молюсь возле иконки, а он забежит и видит, что я молюсь и, как-то смешавшись, говорит : «Ой, ты тут занята, ну ладно, я потом тебя о том или этом спрошу - ты тут занимайся своими делами». Словно позволял мне молиться за него. У него всё это было игрой, у моего вечного шаловливого мальчишки.