Святослав Рыбас - Зеркало для героя [сборник]

— Он говорит, что кадров у него нет. «Все вы, — говорит, из казармы купца Ранетова, каждый сам по себе». А я говорю: «Я с Урала приехал, у нас казармы не было. У нас еще с Петра Первого демидовские заводы». «Все равно, — говорит, — все это самодеятельность, а до настоящего производства, как в Турине, на „Фиате“, нам как до Киева раку ползти: кадров у меня нет, что прикажешь делать?» Так он говорит, а я стою. Меня до работы не допустили, потому что ко мне дружок армейский приехал, и мы того… капитально. Сам не знаю, чего он от меня хотел. Маляра-то они шуганули, но то маляр, а сварного найти на мое место, сам знаешь, проще простою. Тут он мне и говорит: «Слава, он незаменимый маляр, а ты заменимый, ты средний, как большинство, не могу же я уволить большинство?»

Слава удивленно замолчал и поворошил длинные волосы.

Бригадир Филимонов слушал, улыбался неопределенной бесхитростной улыбкой, но глаза не улыбались. Он был небольшого роста, с маленькими руками, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Филимонов принадлежит к той неистовой породе людей, с которыми трудно сладить одной силой. Несколько минут назад они вместе со Славой откатили от стенда разбитую (без крыши и стекол, с пустым моторным отсеком) машину и теперь курили, несмотря на строгий запрет курить в автоцентре. Неподалеку ацетиленовой горелкой срезали металлический сгусток того, что было задней частью новенького «универсала»; синяя с белой сердцевиной струя легко прожигала тонкое железо, оставляя за собой пузырчатый малиновый рубец, который быстро покрывался сине-черной окалиной.

— А что ж раньше не хотел рассказать? — спросил Филимонов. — Я уж думал, он тебе крепко врезал.

— Да нет… — ответил Слава. — В том-то и дело.

— В чем, в чем дело? — поморщился Филимонов.

— Что-то тянут резину с этой крышей. Пора принести, а то до перерыва ни одной стойки не сварю. Пойти, что ль, подогнать?

— Взял тебя голыми руками, вот ты и молчишь. Нету ее, этой разницы между им и тобой, он не хочет, чтобы она была, а до тебя не доходит, как без этой разницы. Тут-то он тебя и взял. И не тебя одного.

— Выходит, тебя тоже?

— Может, и так. Не люблю суперменов, не к добру пошла мода на показуху. А он хилый, голосок дрожит, рубаха на шее болтается, но я вижу — в нем хребет есть.

— Был у нас в части один из Донбасса, кожа да кости, а старички его не задевали… Вообще, конечно, с ним работать можно, ничего не скажешь. Губочев вот его боится, ну прямо смех берет.

— Ты приглядись-ка лучше: Губочев всех боится. С чего бы человеку всех бояться?

— Это не мое дело. Что-то крышу не несут, заснули, что ли… А правда, говорят, что ревизия неспроста была?

— Беда, что такие, как он, никогда не защищаются. Им кажется, раз у них руки чистые, значит, все кругом идеальные. Что там ревизия! Ему бы дорожить своим положением, самую малость бояться всякой мрази, тогда будет надежное дело.

— А разве есть, кто не боится? — спросил Слава.

— Легок на помине, — сказал Филимонов, и его глаза улыбнулись. К ним шел Никифоров.

— Здорово, мужики. — Директор пожал им руки, поглядел на красный «универсал». — Сейчас крыша будет.

— Все, несут! — весело сказал Слава, усики на его растянувшейся губе стали совсем незаметными. — Ты глянь, сам Губочев тащит!

Никифоров кивнул, но не стал смотреть, что делается за «универсалом», у которого отрезали заднюю часть.

— Да я не шучу! — сказал Слава. — Прижал ее к пузу, а Верещагин конвоирует. Прямо вынос гроба!

— У нас это последняя крыша, ему жалко с ней прощаться, — сказал Никифоров. И Филимонову: — Николай Петрович, перед перерывом вместе с Верещагиным скажите людям, что ревизия считает ваш кузовной участок самым лучшим.

Больше тут делать было нечего; Никифоров кивнул мастеру Верещагину и пошел дальше.

— Александр Константинович! — крикнул вслед Губочев. — Видите, я ваше распоряжение выполнил.

— Спасибо, — ответил директор, полуобернувшись, так и не посмотрев на него. Наверное, было похоже, что он бежит. А он и бежал. Как маленький Саша Никифоров, когда зажег, играя, стог сена во дворе соседей. Или так лучше определить: не бежал, а хотел собраться с мыслями? Но он не стал уточнять.

На малярном участке было душно; гудел вентилятор, горячо и едко пахло эмалью. Яркий холодный свет люминесцентных ламп с его едва уловимым помаргиванием, казалось, обладал плотностью, словно полупрозрачный газ. Вдоль стены напротив красильных боксов стояло несколько автомобилей. Все они были одинакового песочно-желтого цвета, с заклеенными бумагой фарами и стеклами, без бамперов, и чем-то напоминали коконы. Свежо блестела краска, и ее блеск маскировал мелкий брак — рябь «шагреневой кожи».

— Получается, — похвалил Никифоров.

— Нет, не очень получается, — вздохнула Лида.

Скребок в ее руках остановился, потом пошел по капоту, легко снимая разбухшую от растворителя старую краску.

— А как ты до крыши достанешь? — улыбнулся Никифоров.

— Подставлю ящик.

Он поднял с пола похожий на широкую стамеску скребок и снял с крыши белую стружку.

— Испачкаетесь, — предупредила Лида.

Он посмотрел на ее бледное миловидное лицо, уже тронутое тонкими трещинами морщин, снова улыбнулся:

— Я у вас отдохну. Никто не знает, что я здесь.

— Вы приходите почаще. Вот кончат там, — она кивнула на открытые боксы, где девушки в зеленых костюмах плавно работали пульверизаторами, — угостим вас домашним пит рогом. Мы и песни поем. Вы любите петь?

— Когда за рулем спать охота. Мы с Журковым ехали из Тольятти — все песни перепели.

— Нет, а мы просто так поем. Теперь нам никто не мешает. — Она посмотрела на Никифорова. — Хотите, за выходные мы вашу машину в любой цвет покрасим?

— Ну да! Чтоб меня обвинили в злоупотреблении служебным положением?

— А что мы еще можем? Бутылку купить?

— Зачем бутылку? Да ничего не нужно! — сказал Никифоров. — Давай лучше-ка спой что-нибудь.

— Вот еще! Ни с того ни с сего — петь. Просто так радио поет. — Лида нахмурилась, стала крепко и быстро водить скребком; ее тонкое плечо на мгновение выступало в широких складках рукава и сразу терялось в них.

«Что на Полетаеву сегодня нашло? — подумал Никифоров. — Сначала тест загадала, потом будто заклинило. „Море — это любовь“. Нормальная баба на ее месте нашла бы мужика и не комплексовала. Но как, наверное, скучно! Маленький городок, все на виду, взрослые мужики давно женаты… Тут заклинит».

— Лида, что задумалась? — спросил он. — Хочешь, тест загадаю?

— Александр Константинович! Товарищ директор! — послышался голос из динамика. — Вас просят подняться в ваш кабинет… Александр Константинович! Вас просят подняться в ваш кабинет…