Святослав Рыбас - Зеркало для героя [сборник]

Зачем такая свобода, когда она превращает Россию в Сенегал?

Выхода не было. Честный чиновник Меркулов лично видел и слышал в Мелитополе, в ставке Главнокомандующего, как Врангель — длинный, сухой, в черной черкесске, кричал в отчаянии генерал-квартирмейстеру Коновалову:

— Где же мне взять честных толковых людей? Где они, Герман Иванович? Где найти?

Меркулов не ведал, чем допекли уверенного в себе Петра Николаевича, но одно знал точно: людей тьмы, а работников нет. Даже приказ о земельном законе распространяется по цене в сто рублей с черепашьей медлительностью и безмерным канцелярским идиотизмом. И это закон, которым хотят привлечь народ! И это тогда, когда красные бьют поляков!

Сенегал, натуральный Сенегал, прости Господи. Только вечная сила, всегда спасающая и кровопролитная, может тебя взнуздать. Ее нынешнее имя Кутепов, Александр Павлович Кутепов, командир добровольцев. Это он первым заявил Деникину, что после Новороссийска не верит ему. Это он вешал в Симферополе забастовщиков, несмотря на либеральную политику Кривошеина. Это он потребовал от Врангеля строгих мер против «Донского вестника», и поэтому был суд над донскими генералами Сидориным и Кельчевским.

Страшная сила Кутепов! Но с ним легко. С ним можно обходиться без людей, которых вечно нет. Достаточно только подчиняться его силе.

Вот так рассуждал чиновник Меркулов после ухода коммерсантки Григоровой. У него было и свое горе — мучилась в Египте жена с детьми. И спасти их он не мог: въезд семей в Крым был ограничен. Только державная мощь могла вернуть их. Или чудо.

Тут его позвали к Тверскому на совещание. Сейчас Тверской занимал пост управляющего ведомством внутренних дел, а в недавние; времена был помощником главноначальствующего Черноморской губернией, заведовал эвакуацией Новороссийска.

На месте Врангеля Меркулов ни за что не стал бы держать этого эвакуатора.

— Надо сбить дороговизну! — потребовал Тверской. — Выбрасывайте на рынок побольше дешевого хлеба. Дайте наконец обывателю почувствовать преимущества нашей политики.

Меркулов слушал и думал: «Ты-то получаешь во франках!»

— Вытесняйте из Таврии всякого рода купцов и кооператоров! — призвал Тверской и велел Меркулову доложить об этом.

Меркулов мог доложить об этом и так и этак, по-хорошему или по правде, в зависимости от обстановки.

— Интенданство не справляется, — сказал он правду и смягчил:

— Не совсем справляется.

Тверской замахал рукой, как будто погрозил. Наверное, ему хотелось какого-то чуда.

И Меркулов преподнес ему чудо.

— В Скадовске военные повесили кооператора, — сообщил он.

— Что за чушь? — остолбенело вымолвил Тверской. — Я ничего не слышал!

— Повесили, Сергей Дмитриевич, нас не спросили, — сказал Меркулов, не зная, оправдываться или Тверской сам поймет.

— Не вовремя! — буркнул тот, выдав свои чувства. — Что скажут французы?

На совещании все были свои, настроенные патриотически, без снисхождения к экономической безнациональной анархии, но даже этих закосневших в казенном мышлении чиновников обожгла жестокость казни. Они предпочли бы ничего не знать. И к тому же — союзники, Европа! Что за казни египетские?

Но спустя минуту совещание переползло с этой болезненной темы на другую, оставив кооператоров бороться с интендантами, контрразведкой и остальной армией в равной честной борьбе.

Горькое воспоминание охватило Меркулова. «Вот по твоей воле мы, наверное, скоро погибнем», — донесся до нега голос жены.

На самом деле это был не голос, а письмо. Он знал его наизусть. Оно тоже саднило ему душу, к нему он возвращался, как к мучительному покаянию.

В голове у Меркулова проходили страшные видения: полный больными пароход, дети, придушенные корью и сыпняком, тюрьма в Каире, где раньше сидели пленные турки.

— Что нам делать? Как выбраться? — раздается далекий голос. — Ты во всем виноват, в нашей гибели, мы пропали. Спасай нас.

Меркулову нечего ответить.

…Дети скучают и плачут.

…Приезжай за нами. Страшно будущее.

…Ничего не знаем. Сидим, как звери, а дальше ужас.

…Я так жалею, что поехала.

…Все погибло. Теперь, наверное, не увидимся.

…Ради Бога, скорей.

…Молю Бога, только ты был бы жив, и напиши, где ты, когда ждать.

…Кто прочтет это письмо, ради Бога прошу, ради детей ответить, где находится мой муж.

…Спасай.

…Если не получу через два месяца письма, тогда буду проситься отправить в Советскую Россию.

…Спасай! Жутко.

В сердце у Меркулова ныла скорбь, он вышел от Тверского и пошел к морю. В небе померещились ему розоватые буквы: «Кутепов».

Почему Кутепов? Соскучились по железной руке? Уж он не станет смотреть на всякие «Дни покаяния» в газетах и прочий либеральный разнобой. Кутепов Александр Павлович — последняя надежда!

И вскоре к Меркулову в комнатушку, где стол теснил походную кровать, явились от зеленоглазой предпринимательницы два хмурых посланца. Оба были в английских поношенных мундирах, пропахших потом, с желтыми нашивками за ранения. Таких офицеров-полубродяг немало на улицах Севастополя, они еще держатся на плаву. Но кто ведает, какие сражения идут в их мозгах?

Рослый однорукий штабс-капитан потребовал сопроводительную бумагу для Григоровой и похлопал по кобуре. У него было тупое офицерское лицо. «Должно быть, попил крови», — скакнуло в голове Меркулова, правда, страха он не ощутил.

Одноглазый, с развороченной скуловой костью молоденький прапорщик смотрел мягким взглядом и улыбался, словно хотел уравновесить однорукого.

— Да откуда вы вылезли? — спросил Меркулов. — Вы кто? Русские или греки? Такие, как она, все у нас разваливают!

— Пишите бумагу, — велел штабс-капитан. — Вы уже морочили голову Нине Петровне. А нам не надо. — Он поднял кулак и поводил им возле своего уха.

— Вы и так виноваты перед Ниной Петровной, — добавил прапорщик укоризненно, и Меркулов почувствовал, что не надо обольщаться его мягкой улыбкой.

«Убить не убьют, — прикинул Меркулов. — Поднимут шум. А я все-таки брал „колокольчики“».

— Вы знаете, господа, — сказал он. — Положение у нас изменилось. Мы на грани ужасного краха, похуже, чем в Новороссийске. Вы сами видите: разгул спекуляции, деньги ничего не стоят, патриотизм отвержен на последнее место. А в это время — спекулянты из Русско-Французского общества гонят хлеб в Марсель и Константинополь. Будто мы — Сенегал, а не Россия!

— Пишите бумагу! — потребовал Артамонов.

Он не верил чиновнику. Широкие погоны боевого офицера на интендантских плечах говорили сами за себя: это как наклейка «смирновской» на бутылке с самогоном.

— Вы мне не верите? — спросил Меркулов.