Сандра Сиснерос - Дом на Манго-стрит

Они пришли вместе с ветром, который дует в августе и приносит с собой едва заметную паутину. Три сестры, между которыми, казалось бы, нет ничего общего. Одна звонко смеется, у другой глаза кошки, а у третьей – руки тонкие и бледные, словно фарфор. Три тети, три сестры, las comrades , как говорили они.

Малышка умерла. Сестра Люси и Рейчел. В одну ночь скулила собака, на следующий день желтая птица влетела в комнату через открытое окно. К концу недели жар малышки только усилился. А затем Господь спустился к ней и забрал с собой. Вот что сказала их мать.

Затем появились гости… они то заходили в дом, то выходили из него. Было сложно поддерживать чистоту. Все приходили, чтобы посмотреть на гроб младенца, который выглядел как упаковка из-под конфет.

Я раньше никогда не видела покойников вживую, в чьей-то гостиной, где люди целовали его в лоб, горестно обнимались и зажигали свечи. В доме. Все это было странным.

Должно быть, они знали, эти сестры. Обладая силой, и они чувствовали, что к чему. Подойти сюда, позвали они меня и угостили жвачкой. Они пахли как свежие бумажные салфетки или внутренности сатиновой сумочки, и я их не боялась.

– Как тебя зовут? – спросила обладательница кошачьих глаз.

– Эсперанса, – ответила я.

– Эсперанса… – повторила старшая, чьи голубые вены отчетливо проступали на тонких бледных руках. – Эсперанса… это хорошее имя.

– Колени болят, – пожаловалась обладательница звонкого смеха. – Завтра будет дождь.

– Да, завтра, – согласились две другие.

– Откуда вы знаете? – поинтересовалась я.

– Мы знаем.

– Посмотри на ее руки, – сказала обладательница кошачьих глаз.

Они рассматривали мои ладони так, будто что-то искали.

– Она особенная.

– Да, она далеко пойдет.

– Да-да, хммм.

– Загадай желание.

– Желание?

– Да, желание. Чего ты хочешь?

– Можно желать что угодно? – уточнила я.

– Да, почему бы и нет?

Я закрыла глаза.

– Уже загадала?

– Да.

– Что ж, хорошо. Все сбудется.

– Откуда вы знаете?

– Мы знаем, мы знаем.

– Эсперанса! – Обладательница тонких рук отозвала меня в сторонку.

– Эсперанса. – Она обхватила мое лицо хрупкими ладонями, на которых проступали синие вены, и долго смотрела на меня. Долгое молчание. – Когда ты уедешь, помни, что должна вернуться.

– Что?

– Когда ты уедешь, помни, что нужно вернуться за остальными. Это круг, понимаешь? Ты всегда будешь Эсперансой. Ты всегда будешь частью Манго-стрит. Ты не можешь стереть то, что знаешь. Не можешь забыть себя.

Я не знала, что ответить. Казалось, она читает мои мысли, будто знает, каким было загаданное желание, и я почувствовала укол совести: мое желание было таким эгоистичным.

– Помни, что ты должна вернуться. Ради тех, кто не может уехать так просто, как ты. Ты запомнишь? – спросила она снова.

– Да-да, – немного смущенно ответила я.

– Хорошо, – сказала она, потирая мои ладони. – Хорошо. Это все. Можешь идти.

Я поднялась с места и присоединилась к Люси и Рейчел, которые уже ждали снаружи и удивлялись тому, что я разговариваю с тремя старушками, от которых пахнет корицей. Я почти их не слышала. Я обернулась. Три старушки, выходя из дома, помахали мне.

С тех пор я их не видела. Никогда.

Мне нравится Алисия, потому что однажды она подарила мне кожаный кошелек с вышитой надписью ГВАДАЛАХАРА – ее родной город, в который она когда-нибудь вернется. Но сегодня она слушает о моем горе, ведь у меня нет собственного дома.

– Ты живешь тут, в 4006 доме по Манго-стрит, – говорит Алисия и указывает на дом, которого я стыжусь.

– Нет, это не мой дом. – Я качаю головой, будто надеясь на то, что это сотрет из памяти последний год, проведенный в нем. – Я не чувствую себя здесь своей. Я никогда не хотела сюда переезжать. У тебя есть дом, Алисия, и однажды ты вернешься туда, в город, который помнишь, но у меня никогда не было собственного дома, даже его фотографии не было… только мечты.

– Нет, – отвечает Алисия. – Нравится тебе или нет, но ты – часть Манго-стрит, и однажды ты сюда вернешься.

– Не я. Не до тех пор, пока кто-нибудь не сделает эту улицу лучше.

– Кто? Мэр?

Мысль о том, что мэр Чикаго приедет на Манго-стрит, заставила меня громко рассмеяться.

– Кто? Не мэр.

Не комната. Не квартира. Не дом мужа. Не отчий дом. Мой собственный дом. С моим крыльцом и моей подушкой, с моими прелестными фиолетовыми петуньями. С моими книгами и моими рассказами. С моими туфлями, ждущими меня у кровати. Никто не переставит их. Никто не намусорит, чтобы я убрала.

Дом тих, как снег, в нем много места, он чист, как бумага перед написанием стихотворения.

Мне нравится рассказывать. Иногда я сочиняю истории. Я рассказываю их, когда почтальон, вручив почту, разворачивается и уходит.

Я создаю истории о жизни, о каждом шаге, сделанном моими коричневыми туфлями. «И она с трудом переставляет ноги, обутые в коричневые туфли, поднимаясь по деревянным ступенькам дома, который никогда ей не нравился», – говорю я.

Мне нравится рассказывать. И я расскажу вам о девочке, которая никогда не была своей в стенах этого дома.

На Манго-стрит мы жили не всегда. До нее был третий этаж дома на Люмис-стрит, а перед ней – Келер-стрит. Еще раньше мы обитали на Паулина-стрит, а что было до нее – я уже не помню. Но лучше всего я помню Манго-стрит и грустный красный дом. Дом, частью которого я была, хоть и никогда не чувствовала себя там своей.

Я записываю эту историю, и тогда прошлое не так болезненно. Я записываю эту историю, и иногда Манго-стрит прощается со мной. Она не хочет крепко удерживать меня на месте обеими руками. Она отпускает меня на свободу.

Однажды я запакую вещи, соберу все книги и всю бумагу. Однажды я попрощаюсь с Манго-стрит. Я слишком сильна, она не сможет удерживать меня вечно. Однажды я уеду навсегда.

Друзья и соседи будут спрашивать:

– Что случилось с нашей Эсперансой? Куда она уезжает вместе с этими книгами и этой бумагой? Почему она уезжает так далеко?

Они не знают, что я уезжаю, чтобы вернуться. Вернуться ради тех, кого я оставила. Ради тех, кто уехать так и не смог.

Девушка на фотографии – я во время написания «Дома на Манго-стрит». Она находится в своем кабинете – комнате, которая, наверное, давным-давно, когда еще была жилой, служила детской. Двери в помещении нет, и оно лишь немногим просторней кладовой у входа. Но зато в комнате великолепное освещение, и она располагается над парадной лестницей, что позволяет девушке слышать, как приходят и уходят соседи. Она позирует так, будто лишь на секунду оторвалась от работы, но на самом деле никогда не пишет здесь. А пишет на кухне – единственном месте, где есть обогреватель.