Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Иногда меня отпускало, и тогда накатывало безумное желание жить, проживать каждый день, как последний. Я шла по улице, я пялилась на зелень, на капли дождя, отскакивающие от луж, словно прыгуны на батуте, - цвета казались мне невероятно яркими после заточения в серой башне, окружённой невзрачными махинами из стекла и бетона. Мне хотелось сидеть на улице часами: на траве, на скамейках в парке, на террасах кафе. Я могла по полдня слоняться по городу без дела, проходить десяток километров без какого-либо определённого пункта назначения в голове. Я наматывала круги по Токио, подставляя лицо ласковому солнцу. Ветер раздувал футболку и развевал волосы.

На выходных я жила, а в будние дни доживала. В понедельник, отскребая себя от кровати, я чувствовала, как меня сдавливают тиски бессилия и апатии. Мне предстояло пять беспросветных дней на работе, где ко мне относились не сильно лучше, чем, в своё время, к чумазым рабочим -надзиратели крупных мануфактур, нещадно лупившие розгами замешкавшихся трудяг, а затем бросавшие им пару заплесневелых сухарей, лишь бы те не протянули ноги до конца смены.

На выходе со станции я брала кофе и заходила в курилку, набитую другими несчастными белорубашечниками. Курение в рабочие часы дозволялось лишь менеджерью. Почему-то считалось, что когда курят пузатые дядьки с золотым значком на лацкане 6 , они работают, а когда к пачке тянется планктон со значком серебряным, совершается акт чудовищного и непростительного отлынивания от обязанностей. Мне предстояло провести четыре часа без сигарет до обеда и ещё с пяток после.

Я неспешно курила и смотрела вокруг. На торговом центре через дорогу висел большой экран: крутили последние хиты японской эстрады. Я ставила громкость в наушниках на максимум, чтобы перекрыть вопли разодетых в розовые платья девчонок, дрыгающихся в немыслимых танцах, и визги увешанных цепями рокеров, трясущих залаченным хаи-ром что есть мочи.

Я почти никогда не смотрела на экран. Я либо пялилась в телефон, либо подглядывала за Человеком-Воробьём. Человека-Воробья я видела почти каждый день, а иногда и по несколько раз на дню. Человек-Воробей всегда стоял чуть поодаль от других дымящих клерков.

У нас с Человеком-Воробьём было много общего. Во-первых, мы работали на одной Птицефабрике - так я называла нашу компанию - с той лишь разницей, что мой отдел располагался на уровне шеи бетонной махины, а отдел Человека-Воробья - в районе её желудка.

Во-вторых, мы жили на одной ветке, только я была пассажиркой поезда жёлтого, а он - экспресса.

В-третьих, мы оба курили сигареты с ментолом: он - толстые «Мальборо ультра-лайт», а я - тонкие «Вог». Иногда я, правда, переходила на «Мальборо», которые курил Человек-Воробей, пусть никотина в них было на два милиграмма меньше.

Наконец, он, как и я, каждый день ходил на работу в одном и том же: в чёрном костюме и белой рубашке. На ногах блестели чёрные кожаные туфли. Такие носили и в 80-х, и в 90-х, и в нулевых. Человек-Воробей не следил за модой, как другие мужчины в курилке, выбиравшие приталенные пиджаки необычных оттенков синего или серого, галстуки с лёгкой безуминкой, остроносые туфли, укороченные брючки и проводившие перед зеркалом по добрых полчаса каждое утро, пытаясь воспроизвести на голове образ с рекламного плаката. В отличие от этих павлинов и петухов, он был серым, нахохлившимся и неприметным. Человека-Воробья можно было легко потерять из виду в толпе, если бы не сумка цвета сибирского заката, которую он носил через плечо. Каждый день я смотрела на эту сумку и ломала голову, почему Человек-Воробей отдал предпочтение портфельчику, с которым легко можно было представить студента-компьютерщика, но никак не служащего большой компании. Эта сумка не претендовала на звание главного тренда офисной моды 2017 года. Это была обычная переноска для лэптопа, на вид далеко не самой приятной на ощупь фактуры и к тому же вычурного цвета.

Я не уставала строить догадки, как кровавая сумка стала постоянной спутницей Человека-Воробья. Либо он нашёл ее под дверью, как бездомного слепого котенка, и не смог пройти мимо - Человек-Воробей казался мне пусть и глубоко несчастным, но очень добрым, либо кто-то близкий подарил её ему на Новый год.

Подружка или жена? Он не носил кольцо на безымянном пальце, но это не облегчало задачу. Некоторые клерки из моего отдела прятали обручальные кольца в карман пиджака, приступая к охоте на молоденьких и наивных сотрудниц. Поначалу я была уверена, что у Человека-Воробья личная жизнь сложилась куда лучше, чем у меня, ведь он вечно набирал кому-то сообщения, мило улыбаясь, но позже версию сердечной подруги я отмела. Иногда я видела, как Человек-Воробей, выйдя из поезда, покупал в киоске булку и жевал её на ходу с таким аппетитом, что мне тоже хотелось остановиться у палатки и закинуться чем-нибудь вредным. Если бы у Человека-Воробья была жена, она бы кормила его плотным традиционным завтраком, готовила бы ему с собой бэнто 7 и встречала с работы накрытым столом, уставленным дюжиной маленьких плошечек и тарелочек.

Вряд ли Человек-Воробей каждый вечер пировал. Он был очень худым и явно недоедал, да и никакого сухого пайка он с собой не носил. Он проводил обеденный перерыв, сидя на жёрдочке и уткнувшись в телефон. В атриуме нашего небоскрёба, вдоль высоких панорамных окон, были вытянуты железные трубы, куда можно было присесть или поставить сумки. Человек-Воробей мог высидеть на них минут сорок, практически не меняя положения - иногда он расправлял «крылья» и потягивался, но его ноги-палочки будто врастали в металлические ветки. Человек-Воробей не обедал, он питался лишь эсэмэсками, сигаретами и утренней булкой за сто иен 8 , а может, он просто был сыт по горло беспросветной салариманской жизнью.

Сердце сжималось, когда я проходила мимо, - казалось, во всем Токио не было никого, кто заботился бы о Человеке-Воробье. Я решила, что сумку ему подарила бабушка. Она живёт где-нибудь в горах, в Нагано, в доме с соломенной крышей, ведёт домашнее хозяйство и изредка балует внучка посылками. Красную сумку бабушка посчитала вещью современной и ультрамодной по меркам альпийской деревни. Сумка напоминает Человеку-Воробью о беззаботном детстве, когда он мог целыми днями резвиться в густой траве, ловить стрекоз и запускать бумажных змеев.

Хотя, кто знает, возможно, он выбрал сумку сам, чтобы дать бой навязанной дресс-кодом серости. Алая сумка была криком души, рвавшимся из чрева Человека-Воробья, манифестом против диктата боссов, знаменем, которое он гордо проносил от дома до Птичьей башни, а затем бережно снимал с плеча и с сожалением запирал в шкафчик.

Когда Человек-Воробей шёл на обед, он брал красную сумку с собой, хотя никакой необходимости в этом не было: он ничего не покупал, он лишь сидел на железных ветках, будто боялся спуститься в холл без сумки и смешаться с толпой других птиц c подрезанными крыльями.