Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили [litres]

По той костлявой, косматой спине. Лиз, у меня дрожь по телу пробежала, не получалось кисточку ровно держать. Мне показалось, он шею ей свернет – просто сожмет посильнее, и та сломается. Я сказала ему, что Индах нравится лежать на полу и, может, он ее отпустит, но ответом было: «По-моему, ей вполне удобно. Прошу, не беспокойтесь. Продолжайте, пожалуйста». Было в нем нечто зловещее – не могу объяснить это ничем таким, что он сделал, – несмотря на всю его обходительность. Я выронила одну из необожженных пиал на пол, она треснула, он промолчал. Занялась оставшимися пиалами. Попробовала ограничиться спиральками, завитками и стеблями бамбука. Он бормотал о тенмоку, селадоновой глазури, ершиках и бамбуковых кисточках. «Бамбуковые – самые подходящие для рисования тех бамбуковых стеблей», – не унимался он.

Все это продолжалось какое-то время, потом Ни Вайан принесла нам на подносе немного лимонно-ячменного отвара. Один из стаканов оказался щербатым, ни печенья, ни чего-то другого для прикуски не было. Я извинилась за нашу небрежную подачу. Мистер Кимура, по всей видимости, в напитке заинтересован не был, но чары рассеялись, и он, к моему облегчению, отнял руки от Индах – она немедля улизнула. Тогда мистер К встал и сказал: «Прекрасная собака, даже если и старая. Если у вас в ближайшем будущем возникнет желание уехать с Бали к себе на родину, я бы с величайшей радостью и готовностью взял ее к себе».

От того, как он это произнес, меня бросило в озноб, словно он пытался мне что-то сказать. Он говорил – мне надо уезжать. Разве не так? Предупреждал ли он меня о неминуемом вторжении японцев? Все только его и обсуждают, и никто не верит, что оно произойдет, а если и произойдет, то, по общему мнению, нас здесь, в Тджампухане, оно не коснется. Или мне просто мерещится всякое? Вытерла руки о свою тряпочку, поднялась с пола, проговорила слова вежливости – не будет ли ему угодно отведать лимонада из лимонов с наших деревьев и т. д. Но он оставил это все без внимания и подхватил из угла аккуратно сложенный зонт, я хотела было проводить его с веранды и вверх по ступенькам, но он сделал знак, что, мол, не надо. «Прошу, мадам. Вы не в том состоянии, чтобы выходить на солнце. У вас желтуха, по глазам ясно», – сказал он. Если мне нужен врач, то он знает одного в Денпасаре, не голландца, японца, они хорошо разбираются в тропических болезнях.

Ни Вайан отнеслась с пренебрежением к моим словам о том, что мистер Кимура пытался нам сообщить кое-что важное. «Какая нам разница, придут ли японцы? Сейчас нами правят голландцы. Потом нами будут править японцы», – сказала она.

Друзей здесь нет. Трудно понять, как поступить. Был бы у меня кто-то, с кем можно было бы поговорить.

С тех пор как он ушел, я рассматриваю свои глаза и ногти – выискиваю пожелтения. Разве не так проявляется желтуха? Делает тебя желтой, как куркума? Временами нападает слабость, это правда, началось все с приступов лихорадки. Но ненадолго. Я теперь такая же стройная и ладная, какой была в шестнадцать, – много в меня не влезает – наконец-то! Может, пришло время надеть одно из твоих платьев и почувствовать себя молодой и симпатичной.

Новостей от ВШ нет. Скучаю по нему. Скучаю по звукам его рояля и его безумной страсти к жукам.

«Фонд спасения Мышкина» – так с ним ничего и не вышло. Хотела бы я знать, когда/если снова увижу ВШ или Мышкина. Так и происходят расставания? Ни строчки, ни предупреждения, все заканчивается, а ты об этом даже не догадываешься. Свидимся ли мы еще когда-нибудь с Берил? Она сейчас в Англии, в эпицентре боевых действий. От вас тоже никаких известий.

Газеты приходят с недельным опозданием или не приходят вовсе, и они в основном на голландском. Иногда слушаю радио, но потом выключаю его, уж больно мрачные новости по нему передают. Лучше не знать. Какой мне прок от знания, что Раби Бабу умер? Будто не стало последней прекрасной части моего детства. Все кажется теперь еще более опустевшим. Я лучше побуду дурочкой, живущей в воображаемом раю.

Надо бы отправить это письмо. Я начала его в день своего рождения, но с тех пор прошло уже больше недели. Пишу, когда есть силы, откладываю его в сторону и иду спать, когда устаю. Веду жизнь светской дамы. Потягиваю лимонад, сдобренный остатками джина. Закончится джин – придет очередь арака, его в избытке!

С огромной любовью к тебе и моему Мышкину. (Передашь ему, что у меня все хорошо и я скоро приеду домой?)

Гая

3 октября 1941 г.

Дорогая Лиз!

Отправила тебе большое письмо всего две недели назад. Сейчас пишу, просто чтобы сообщить – волноваться не о чем, но чувствую я себя совсем неважно. Решила действовать практично и поехать в Сурабаю – остановлюсь у Локумулла, отдохну и поправлю здоровье – и уже оттуда пущусь в обратную дорогу – домой. Уверена, он найдет, как переправить меня в Сингапур, есть война или нет, как только я оправлюсь настолько, чтобы путешествовать дальше. У него друзья в Сингапуре – они посадят меня на корабль до Цейлона, и так далее, и далее, и далее, пока я не доберусь до вас, как бандероль, которую передают по цепочке из рук в руки.

Индах забираю с собой. Не могу ее оставить, она единственный друг, который у меня здесь остался, и она старая, беспомощная и полуслепая. В конечном счете в Мадрас заявятся двое: я + псина с Кинтамани. Ты ведь приедешь и встретишь меня там, и мы сможем обдумать и распланировать мое будущее? Обязательно захвати с собой Мышкина, я ужасно хочу его увидеть, мои глаза изголодались по нему.

Но я забегаю вперед. Пока еще даже из Тджампухана не выехала.

Меня постоянно тошнит. От желудка ничего не осталось – тебе было бы неловко от подробностей, так что обойдусь без них. Меня лихорадит. Я вся горю, кожа стала сухой, как высохший лист, и когда жар усиливается – болтаю всякую чепуху. Наверное, на хинди или бенгальском. Очень надеюсь, что так и есть – вдруг несу что-нибудь возмутительное? Я теперь вредная старуха, Лиз, сморщенная от злости. Как так вышло? Только моя жизнь стала налаживаться, и будущее казалось таким прекрасным. Как могла война, идущая в тысячах миль отсюда, учинить такое со мной? Я из-за всего этого в бешенстве. Дали бы мне ружье – начала бы убивать.

Мне принесли лекарство, но оно так странно пахнет, что принимать его не рискую. Чтобы я выздоровела, Ни Вайан принесла в жертву петуха и прибила его тушку за крыло возле входной двери. Жуть. Я попыталась ее остановить, – как чья-то смерть поможет мне поправиться? Она сказала, что я не понимаю, как это работает.

Похоже, у меня тиф, пройдет. Пытаюсь припомнить, что мой тесть обычно назначал от брюшного тифа. Не получается. В голове все путается. Ты помнишь? Сообщишь мне как-нибудь? Я намерена окрепнуть настолько, чтобы добраться до Мадраса. Так и случится. Вот увижусь снова с Мышкиным и тобой – мне станет все равно, что будет дальше.