Наталья Потёмина - Сеть Сирано

Чигавонина сидела на стуле в напряженной позе изваяния с острова Пасхи: спина прямая, руки по швам.

— Вот, возьми, Надь, хотя бы меня, — тетка снова задумалась, — Стою я перед тобой, простая русская баба… И вот скажи ты мне Надя, какие у меня в жизни были простые бабьи радости?

Надька неопределенно дернула плечами, но, уловив привычную волну, облегченно вздохнула:

— Да какие у тебя радости, Тань? Такие же, как и у меня. Девок поднять, с голоду не загнуться, внуков дождаться — вот оно наше общее с тобой счастье. Не было бы, типа, войны…

— Это все, Надь, понятно, а вот так чтобы конкретно, только для себя? Личная жизнь и все такое?

— Да какая, Тань, личная жизнь! — всплеснула руками Чигавонина, — не смеши меня. Пару охранников, пару водителей, Толик участковый и одна случайная связь с врачом-окулистом.

— Нет, Надь, я не про это. Я, Надь, про душу твою спрашиваю. Была ли она у тебя когда-нибудь так сильно задета, чтоб дышать было больно?

— Так ведь Епифанов, Таня! Он и меня, и Витку нашу так злостно задел, что как живые остались непонятно.

— А у меня, Надь, представляешь, — тетка покончила с сигаретой, — ничего такого не было.

— И не будет уже, Тань, слава богу!

— Да я и сама, Надь, понимаю, но почему-то именно теперь сдаваться не хочется. Поманило меня что-то издалека…

Тетка опять задумалась, Чигавонина захрустела огурцом.

— Вот возьми хотя бы этот интернет, — прервала молчанье тетка, — чем он хорош, в смысле познакомиться?

— Выбор большой? — догадалась Надька.

— Даже не это, — тетка взялась за новую сигарету, — понимаешь, там можно спокойно, без боязни, сколь угодно долго смотреть чужому человеку в глаза и тебе за это ничего не будет!

— А без интернета догонят и еще дадут?

— Не знаю, Надь, — вздохнула тетка, — может потому, что работа у меня домашняя, может потому, что я больше с текстами общаюсь, чем с людьми, может, я просто устала сидеть в четырех стенах как замурованная, но я чувствую, я знаю… Что-то сдвинулось с мертвой точки, что-то дрогнуло осторожно и вздохнуло. Что-то ойкнуло и пошло. Что-то такое непонятное, чему я сама пока еще не могу подобрать определения…

— Да, дорогая моя, — покачала головой Чигавонина, — что-то ты действительно заработалась.

— Ну ты же знаешь, я не для себя, я для Олюшки все это затеяла. А она как раз и противится. Не понимает своей выгоды, злится, орет на меня!

— А ты вместо нее! — Чигавонина стукнула кулаком по столу, — хрен кто догадается. А потом доведешь клиента до первого свидания, и поставишь ее перед фактом! Никуда не денется.

— Ладно, до этого еще далеко, — отмахнулась тетка, — а что, кстати, мы с твоим Епифановым делать будем?

Надька резко помрачнела:

— Делай с ним, что хочешь. Мне уже все равно.

— Ну хочешь, я с ним поговорю от лица прекрасной незнакомки, доведу его, как ты предлагаешь, до первого свидания и тебя запущу.

— Не получится у тебя ничего…

— Лучше жалеть о том, что ты сделала, чем о том, чего не сделала.

На этом и порешили.

Тетка проводила Чигавонину до дверей и вернулась на кухню.

Поставила чайник. Раздумала. Включила телевизор и тупо в него уставилась. Менты, в кратких перерывах между распитием, дружно носились за неугомонной ватагой урок.

Хорошо живут, подумала тетка, весело. Даже любовь мало-мальская случается. Отношения… А я тут сижу как дура, завидую. А ведь обходилась как-то раньше? А что теперь изменилось? Вроде бы ничего! Хотя…

Запахло в воздухе порохом, серой, тюльпанами… Почувствовалось нечто свежее, озоновое, грозовое. Замелькали перед глазами стрижи, ласточки, вороны. Закрутились круги цветные, радужные. Неужели это все из-за Сашки? Не думаю. Он лишь катализатор, бумажка лакмусовая, повод веский, но не причина. Что-то здесь другое, скрытое, тайное. Внутри все чешется и свербит. Предчувствие какое? Радость? Беда? Объятья навстречу раскрыть или подложить соломку?

Тетка смотрела на экран, не понимая, что там происходит. Ментов это нисколько не смущало. Парни продолжали рубить бабло, пока горячо.

А у нас ничего не случилось, правда же?

Ничего не случилось. Хотя…

Какое это странное слово — «хотя»! Вроде бы, почти что «хотеть», да не совсем так. «Хотеть» — это слишком неопределенно, сразу возникает вопрос «когда?» А вот «хотя» — это навсегда: и в прошлом, и в настоящем, и будущем. Она ела, хотя. Она пьет, хотя. Она будет трахаться, хотя… Боже мой, да это же счастье. Счастье! Трахаться, пить и есть — хотя! То есть — желая. От всей души, от всего сердца, с нашим вам удовольствием.

И какое несчастье, когда все эти желания вдруг пропадают.

Вот намедни, подумала, хорошо бы что ли, пройтись. Размять усталые затекшие от неподвижности части тела. Но как-то не-хо-тя подумала, без энтузиазма. Или, может, съесть, что-нибудь? Бесполезного, но вкусного: кремово-жирного, сыро-варено-копченного, пряно-сладко-острого? И снова как-то вяло подумала, скучно, лениво. Или кино посмотреть? С любовью, страстями, красивыми эротическими сценами? Ну? Возжелай! Не-о-хо-та, блин! Так неохота, что челюсти сводит.

Такова старость. Мясо есть, а есть нечем. Израсходовались желания, износились. Вот и Лексеич на днях разоткровенничался о своих непростых половых отношениях с новой корректоршей. Влюблена, мол, как кошка. Пальцем помани — сама все снимет.

— Ну и ты? — вежливо поинтересовалась тетка.

— А что я? — пожал плечами шеф, — я бы, может, и рискнул. Погулять при луне, поговорить за жизнь, выпить кофейку… Но ведь после этого с ней еще и трахаться придется.

— Так хорошо же.

— Так неохота-а-а.

Вот такие дела. Прямо скажем, незавидные. И мужик-то, вроде, нестарый, жилистый. На днях лишь шестой десяток разменял.

— Не хочешь или не можешь? — на всякий случай переспросила тетка.

— Могу, — спокойно сказал Лексеич, — но не хочу.

И тетка ему поверила. Сама такая же, сонная.

Но решила вдруг пересилить себя. Пойти назло себе погулять. Без авосек и магазинов, по свежему воздуху и красивым местам. Пошла и не пожалела. На бульварах народу — яблоку негде упасть. Все больше молодежь. И тут тетка, мама дорогая, во всей своей непереносимой красе! Лягушка, блин, путешественница, невольная приверженица климакса. Ходит тут, спотыкается. Отражается в юных мартовских лужах.

Хреновое это время года — весна. То холодно, то жарко. Никогда не поймешь, как одеться. Вот и тетка расфуфырилась, калоша, в легкий кожаный плащ. До самого мозга костей промерзла. Пришлось зайти в «Шоколадницу» выпить чего-нибудь горячего. А вокруг — все молодые, все парочками. Омерзительно. Официантка так жалостно смотрит, что не знаешь, то ли послать ее «на», то ли сразу на чай дать? От растерянности заказала десерт с мороженым. Холодный… Давилась, но ела…