Наталья Потёмина - Сеть Сирано

Разумеется, я бы мог ей написать. Еще проще — позвонить при случае. Или упасть ей как снег на голову, броситься в ноги и вымолить прощенье. Но в свете вышеизложенных событий, не думаю, чтобы все это было возможно.

Я не прошу тебя о многом. Никаких очных ставок, допросов, пыток. Просто проведай ее, мою ненаглядную. Посмотри, чем она живет. Здорова ли? Счастлива? Какое у нее настроение и, вообще, настрой? Помнит ли она обо мне? Не поминает ли злым словом? Я даже повод для тебя придумал. У меня осталась ее дубленка. Конечно, сейчас еще не осень, но мало ли… Вдруг возьмут, да и наступят холода? А моя Олька на редкость теплолюбивое животное . А у нее нет теплого платочка, у нее нет зимнего пальта…

Р.P.S. Еще раз перечитал свое послание и спохватился. Я же не досказал тебе самого главного!

Ты помнишь…

Я испугался…, я закричал…, я рванулся к окну…

Я думал, что еще смогу успеть…, остановить…, спасти…

Хотя где-то в глубине души уже понимал, что тетка — не птичка, выпадет — не поймаешь. Еще несколько мгновений ушло на преодоление в себе труса. Но потом я заставил себя высунуться наружу и посмотреть вниз.

Свет фонаря был нестерпимо ярок. Одинокий тополь — серебрист и светел. Ветер гонялся по двору за обрывками вчерашних газет. Лавка у подъезда пустынна, асфальт хоть и заплеванный, но без подозрительных темных пятен. Тело жертвы и подавно отсутствует.

За моей спиной послышался какой-то неясный звук. Как будто что-то звякнуло и поползло. Я оглянулся и увидел, как дверь шкафа медленно отъезжает в сторону. Оттуда выходит Макар. Михей? Матвей? Короче, кот, их общий любимец. Вышел и даже, не удостоив меня взглядом, молча покинул комнату.

— Да ё-п-р-ст! — заорал я. — Есть здесь хоть кто-нибудь живой?

В шкафу кто-то сдавленно чихнул. Дверь окончательно съехала с катушек, и я увидел ее. Тещу свою, живую и, кажется, невредимую. В таинственной темноте своих покоев она, завернутая во что-то красное, показалась мне не то хозяйкой аленькой горы, не то медным цветочком. Не знаю, сколько времени она в своей монументальной недвижимости стояла передо мной, но вдруг — спохватилась…, сделала шаг наружу.. Потом в сторону… Потом еще один… Неловкое движение…, и покрывало из ее рук выскользнуло и потекло.

Голой тетка не была, но и вполне одетой тоже. Ее зачаточную, какую-то младенческую грудь прикрывал черный лифчик. Круглые камасутровские бедра целомудренно запрятаны в кружевные полупрозрачные труселя, через которые довольно отчетливо просвечивала дельта скуднооволосённого изножья. Выпуклый желтоватый живот полностью обнажен и обезображен воронкой уходящего вглубь пупка. Казалось, только вставь в него ключик, и вся эта глыба скрипнет и придет в движение: задрожат плечи, затрясется грудь, нижняя, несоразмерно широкая часть вздрогнет и начнет резво вращаться вокруг своей оси.

Да, Вован, давно я так не смеялся! Давно, Вован, я так не плакал. И уж точно сроду не испытывал столь сильных ощущений. Я тряс эту дуру за плечи, я ее обнимал, целовал, прижимал к груди и, кажется, называл мамой. Живая! Ё-п-р-с-т! Слава богу, живая! Дорогая моя! Любимая! Бесконечно любимая! Родная!

Даже не могу сказать тебе, мой юный друг, сколько времени продолжалось это неистовство, но не думаю, что очень долго. Это сейчас, по прошествии времени все мне видится, как на замедленной кинопленке. Тогда же на прогон всей мизансцены от поиска трупа до возгласов «мама» ушло не более пары минут. И все же мои крики, всхлипывания и стоны успели привлечь постороннее внимание. Проснулась моя Оленька, девочка ненаглядная, продрала свои ясные глазоньки и соизволила отвесить нам с тещей визит.

Как ты мог, гад? Это же моя мама! Это же моя мама! Гад! Подонок! Гад! Грязное похотливое животное! Как ты мог? Как ты мог? Как тебя угораздило? Гнид! Подонок! Мразь!

Она орала, визжала, царапалась. Лупила меня кулаками по груди, по плечам, по лицу. Я слабо защищался, не в силах произнести ни слова. Да и что я мог ей сказать? Как объяснить? Что мы с твоей матерью состояли в неформальной связи, пардон, переписке и вот наконец-то имели неосторожность познакомиться? Я не смел! Я не хотел! Я не решался признаться в этом даже самому себе! Я только молча отступал спиной к двери, почти уже не отмахиваясь от Олькиных тумаков.

Бежать, бежать, бежать из этого дома, куда глаза глядят! Хоть на край света, хоть за его край, хоть в преисподнюю, хоть на войну, тем более, что до вылета к месту истребления осталось совсем немного времени.

Ты понял меня, мудак? Самолет тебя ждать не будет.

Дверь их квартиры перед моим носом захлопнулась, но я почему-то уже никуда не спешил. Сел на ступеньки, обхватил башку руками, качаюсь из стороны в сторону, думу думаю. А что? Вот, типа, и повеселились. В общем и целом — неплохо. А главное, что все участники этой буффонады живы и где-то даже здоровы.

Ты слышишь меня, мудак? Серегин голос в моей голове звучал все настойчивей. Мудак, ты меня слышишь?

— Не ори. — Сказал я тихо. — Мудак слышит тебя. Мудак слышит тебя и повинуется…

Ну вот, этого только не хватало. Кажется, я уже говорю сам с собой.

— Мда уж, — послышалось за спиной.

А теперь еще и голоса слышу.

— Мда уж…, — прозвучало совсем рядом, — мда уж…

Это был Матвей. Митяй..? Муму..? Короче, кот, который во всех дырках затычка. Выскочил, как из-под земли, и уставился. И глаза, главное, такие умные… Такие… Как будто все понимают.

Должен признаться тебе, Вован, что этот чувак полюбил меня сразу, как только я появился в их доме. И, кажется, он оказался единственным, кого я еще не успел сделать несчастным.