Луиза Эрдрих - Круглый дом

В тот день произошли две неприятности. Первая – Соня надела новые сережки с камушками, которые, по словам Уайти, он до этого никогда не видел.

– Да видел ты их! – возразила Соня, изобразив кокетливую улыбку.

Сережки поблескивали в сумраке кухне. На руках у нее были желтые резиновые перчатки: перед тем, как мы пустились в путь, она яростно отдраивала слегка подгоревшую сковородку.

– Это же обычные стеклышки, – добавила она.

– Симпатичные стеклышки, – процедил дядя Уайти, глядя на нее исподлобья. Потом, когда она отвернулась, его взгляд изменился, стал колючим, злым. Ее синие джинсы тоже выглядели как только что купленные и облегали ее бедра так туго, что заставили меня вспомнить цитату из книжки Уайти: гибкие лапы хищно задрожали в предвкушении чего-то там…

Мы залезли в пикап. Но Уайти не включил магнитолу. На полдороге к городу Соня протянула руку к приборной доске с намерением нажать кнопку кассетника, но он шлепком отбросил ее руку от панели настроек. Я сидел позади него, и все произошло у меня на глазах.

– Так, – сказала Соня, обернувшись ко мне, – наш Уайти сегодня не в духе. У него похмелье.

Тот сидел, злобно сжав губы, и неотрывно смотрел на дорогу.

– Ага, похмелье. Но не то, о котором ты подумала.

Дядя Уайти умел плеваться, как отъявленный рецидивист – длинным точным плевком врастяжку. Словно он долгое время только и знал, что тренировался плевать в цель. Он выпрыгнул из пикапа, хлопнул дверцей, сплюнул, наподдал ногой по звонкой канистре и зашагал прочь, хотя кто-то уже стоял около колонки. Соня пересела за руль, припарковала пикап и открыла дверь АЗС. Она не глядя отдала мне ключи от бензоколонок и попросила обслужить клиента. И это была вторая неприятность.

Где-то я уже видел этого парня. Лицо его показалось мне знакомым, хотя лично я его не знал. У него были гладкие, правильные черты лица, хотя красивым я бы его не назвал. Белый, с глубоко посаженными глазами, каштановыми волосами, рослый, крупного, но в то же время дряблого телосложения, прилично одетый: белая рубашка, коричневые штаны на ремне, кожаные ботинки на шнурках. Длинные волосы гладко зачесаны за уши, так что виднелись следы от расчески. У него были до странности маленькие аккуратные уши, изогнутые словно раковина улитки и прижатые к голове. Губы тонкие, красные, точно у него была высокая температура. Когда он улыбался, я видел его зубы, белые и ровные, как в рекламе услуг стоматолога.

Я подошел.

– Полный бак! – бросил он.

Я убрал заглушку бензопровода и стал заливать бензин в бак. Потом помыл ему стекла и спросил, не надо ли проверить уровень масла. Его машина – старенький «додж» – была покрыта плотным слоем дорожной пыли.

– Не-а! – добродушно протянул он. И начал отсчитывать пятерки из толстой пачки банкнот. Протянул мне три.

– Моя тачка сожрала почти весь бензин. Я всю ночь гнал. Как вообще жизнь?

Иногда взрослые узнают тебя в лицо и ведут себя так, будто они старые знакомые. Хотя на самом деле они знают твоих родителей, или дядю, или когда-то учили в школе твоего родственника. Это сбивает с толку. Но к тому же он был клиентом, поэтому я держался с ним вежливо, поблагодарил, сказал, что все в порядке.

– Это хорошо! – кивнул он. – Говорят, ты хороший парнишка.

Теперь я вроде понял, что он за фрукт. Хороший парнишка? За это лето второй белый говорит мне эти слова. И я подумал: «Ох, испортят они меня!»

– Знаешь, – он сумрачно посмотрел на меня, – хотел бы я иметь такого сынишку, как ты. Но детей у меня нет.

– Да, жалко, – сказал я таким тоном, словно имел в виду прямо противоположное. Он снова поставил меня в тупик. Нет, не смог я его раскусить.

Он вздохнул.

– Спасибки. Не знаю, не знаю. Наверно, это же классно – завести семью. Очень мило! Любящая семья дает тебе преимущество в жизни. Даже у индейского паренька вроде тебя может быть хорошая семья, и это твое преимущество для удачного старта в жизни. И, может быть, это преимущество даст тебе возможность уравняться с белым пареньком твоего возраста, у которого нет любящей семьи. Понимаешь?

Я повернулся и собрался уходить.

– Вот такой он я. Вечно болтаю и болтаю. Но! – Он высунул руку и хлопнул ладонью по дверце. – Говори, что хочешь, но ты – сын судьи!

Тут я резко развернулся.

– У моей сестренки-близняшки – любящая индейская семья, и уж как они о ней заботились в трудные для нее времена!

Он отъехал, а я, вспомнив, что мне рассказывала Линда, понял, что это был Линден Ларк.

Мне захотелось уйти домой. Я был зол на дядю Уайти. По его милости я продал бензин врагу. Да и Соня меня беспокоила. Она вышла из здания, жуя жвачку. И в такт движению челюстей ее сережки болтались и поблескивали. Она зачесала волосы наверх и собрала их в пушистый конус ярко-розовыми эмалевыми заколками. Джинсы сидели на ней как вторая кожа.

Утро тянулось нескончаемо. Мне пришлось остаться, потому что Уайти отлучился. Около одиннадцати вернулся, и я понял, что он пропустил в баре бутылку-другую пива. Чтобы насолить ему, Соня притворилась, будто не замечает ни его нежелания с ней разговаривать, ни того, что он уходил, а теперь вернулся.

В полдень Соня сделала нам по сэндвичу с ветчиной из холодильника, но никто не стал шутить по поводу нашего вкусного стейка по-индейски и не спрашивал, не надо ли для меня его хорошо прожарить. Она просто дала мне сэндвич и банку виноградной газировки. Чуть позже она отдала мне и сэндвич, приготовленный для Уайти. Сэндвич был с листом салата, который я тоже съел, наблюдая за тем, как Уайти меняет колесо у машины Лароуз. Когда-то мама, тетя Клеменс и Лароуз были неразлучные подруги. В мамином фотоальбоме я видел их фотографии времен учебы в пансионе. Мама вечно рассказывала всякие истории из их школьной жизни. Частенько в ее рассказах фигурировала Лароуз. Но в последнее время виделись они редко, а когда виделись, то запальчиво шептались о чем-то вдвоем, подальше от чужих ушей. Можно было подумать, что они обсуждают какие-то общие секреты, да только они точно так же шушукались на протяжении многих лет. Иногда к ним присоединялась тетя Клеменс, но и тут они уходили подальше и болтали вполголоса втроем.

Лароуз всегда где-то витала – даже если сидела прямо перед тобой. Даже когда она беседовала и смотрела на тебя, казалось, мысленно она находится далеко-далеко, и мне было невдомек, о чем она думает. Лароуз сменила так много мужей, что никто уже не мог припомнить ее фамилию по последнему мужу. После первого замужества она стала Мигван. Это была узкокостная, тощая, похожая на птичку женщина, которая курила коричневые сигариллы и обычно закалывала свои черные блестящие волосы большой заколкой с бисерной вышивкой в виде цветка. К нам вышла Соня и встала рядом с Лароуз. И вот мы втроем стояли, попивая лимонад, и глядели, как потный индейский Элвис тщетно старается открутить заржавевшие болты на колесе. Он напрягся изо всех сил. Его шея вздулась, бицепсы бугрились. И хотя у него было заметное пивное брюшко, руки и грудь все еще оставались мускулистыми и могучими. Уайти наваливался на гаечный ключ всем весом. И ничего! Он встал на колени. А в тот день даже дорожная пыль раскалилась до предела. Он хлопнул гаечным ключом по ладони, потом вдруг встал и в сердцах швырнул его в высокую траву. И опять с хитрецой глянул на Соню.