Александр Бушковский - Рымба

– Дюже погано мени, дивчина-красуня! Пощупай, яка шишка… – И он перехватил пальцами ее ладонь.

Вера смущенно порозовела и осторожно высвободила руку:

– Выходит, вы, Василий Петрович, теперь и сами можете снежок прикладывать. Пойду я, надо маме помогать. – И она вышла из горницы.

От смущения у Василька зачесалась голова, но улыбка с лица не сползла.

На следующий день он перебрался в бытовку, а через неделю встал на ноги. Ремонт церкви был уже в разгаре.

«…О том, что не крепостные они больше, узнали рымбари только года через три после царского указу. Когда в заводах волнение началось. Вернее, слыхать-то слыхивали, что государь Александр Николаевич рабство отменил, но начальство об этом молчок, и работать в цехах приходилось по-прежнему. А всё же нашлись грамотные, зачитали остальным от 19 февраля указ.

Скрипя зубами заводское руководство стало отпускать мастеровых на волю, а потом и для всех государевых крестьян урочные часы отменили. Лукавили, мудрили, препоны всякие чинили, однако шила в мешке не утаишь. Пришлось начать записывать мастеровых в мещане. А потом и гулянье началось.

Хоть и праздничный был год, а все ж голодный. Хлеб не уродился даже в южных губерниях, а у нас и тем более рожь не вызрела. В городе полегче было, туда и потек народ на волю мещанскую. Большая часть молодежи в город усвистала, старики одни остались. Вот и получилось, что свобода поначалу только хуже для деревни сделала.

Но это поначалу. Крестьянскую породу северную, как корень можжевеловый, просто так со скалы не сдернешь, из дерна и мха не вырвешь. С трудом, тяжелехонько, но и освобождение Рымба пережила, продышалась от буйной волюшки. Живучие остались старики да и двое мужичков среднего возраста. С бабами своими, с детишками. Привычно на земле работали, на море-озере рыбачили, из лесу подкармливались.

Как гром с небес пришла от финнов весть, что государь-освободитель убит бес а́ ми из “Народной воли”. Какая ж это народная воля? Какого, интересно, народу? Нашего, деревенского народу она не спрашивала, и он бы ей согласия не выразил. Соседи-финны все в слезах приехали, царь-батюшка им настоящей воли дал. Язык со свейским уравнял, парламент в Гельсингфорсе учредил, людям все права вернул, а его за это бомбой!

От таких вестей преставился старый деревенский иерей, отец Николай, а нового не прислали. Иногда только, на великие праздники, приезжал какой-нибудь священник из села. В церкви старухи прибирались, иконы протирали, печь топили да свечки жгли. Младенцев крестить и отпевать покойников на мандеру возили, там подчас и хоронили. Венчались, причащались тоже там.

Стало разный сброд к Рымбе прибивать. То вот из слободы пьяницу принесло, Фаддея Нестерова, бывшего солдатика. Списали его по ранению, слободская родня поразъехалась, перемерла, а в деревне у него тетка оказалась. К ней напросился, у нее и поселился. Она, тетка Лукерья, добрая душа, выгнать не смогла. Но и он мужчинка тихий, по хозяйству кое-что помогал, на сивуху себе сам зарабатывал.

А то и вовсе странного дедка в начале осени подкинуло. На драном парусе косом добрался против ветра. Лодка, что корыто, едва не утопла. Сам маленький, плюгавенький, бороденка жидкая, без усов. Однако же в очочках. Представился Евгением Абрамовым.

Как заговорил, все рымбари уши поразвесили. И чтец-то он, и жнец, и на дуде игрец. И знахарь, и лекарь, и вовсе алхимик. Потомственный маг и колдун. Такую бочку арестантов насолил-натравил, что его не выгнали и не спросили даже, откуда взялся, чего надо. Пустили в крайнюю избу на отшибе, брошенную. Там он травок насушил, из коры да грибов поганых натер порошков, опыты свои затеял. Все что-то жарит, варит, жжет. Химичит, одним словом. Хорошо хоть не мешает!

И сразу вслед за ним целая ватага прибыла. Четверо молодцов, один другого краше. Первый – городской фраерок в картузе набекрень, из мещан, другой – в тельняшке под бушлатом, как будто ветеран. Третий – расписной, с железными зубами, видать, из каторжан, а четвертый – в драном халате, в шапке бараньей, узкоглазый. С виду басурман. В баркасе у них крючья и веревки, пилы, топоры.

Городской в картузе рымбарям и говорит:

– Доброго здоровьичка, господа вольные земледельцы! Я, – говорит, – не иноземец какой и вам вовсе не чужой. Зовут меня Прохор Еремеев, а сам я внучатый племянник земляка вашего Осипа Андреева. Осип Иванович был женат на сестре моего родного дедушки и жил с нами по соседству. Работал я с ним в одном цеху, на заводе, в стольном граде Петербурге. А сейчас прибыл сюда, когда пришла желанная свобода, когда явились всем нам широкие возможности зажить по-человечески. Заработать, так сказать, на достойное существование.

– Как это? – зачесали рымбари в макушках.

– Легко и просто! Объясню. Ныне, когда рабовладельцы упразднены, вольно расцветают всяко-разные товарищества и обчества. Одни торгуют рыбой, другие камнем, третьи лесом. Ну лесу-то в наших краях на всех хватит! Вот мы и прибыли, так сказать, позаимствовать на острове немного соснового пиловочника, елового хлыста или березового баланса.

– А что же вы, ребята, на большой земле его не рубите? – удивились мужики. – Там ведь ближе доставлять, легче торговать?

– Так-то оно так, да есть один нюанс! – продолжал энергично Прохор. – Все дело в том, что хоть и уничтожен царь-эксплуататор, на его место пришел новый. И свирепствуют на материке различные надзорные комиссии, цветет полицейский произвол, мешает развивать предпринимательство. Целые кипы бумаг требуют царские кровопийцы, ждут согласований, бюрократы-крючкотворы мзды хотят или уплаты налогов. Как простому человеку сдюжить против государственной машины?

Молчат мужички, не знают, что ответить.

– А сюда они еще не добрались, щупальца свои не дотянули, – подвел итог оратор, – вот мы с товарищами, так сказать, бригадой и прибыли на ваш богатый остров, сотрудничать взаимообразно! Что скажете, господа?

– Сомневаемся мы, однако, – говорят мужики, – получается, что незаконно вы лес рубить хотите… Плот составите, продавать сплавите, а нам потом отвечать?..

– Да перед кем отвечать-то? Нету ведь здесь никого! – улыбался бодро Прохор.

– Найдется перед кем. Сам знаешь, мил человек, в нашей державе на рабочую шею быстро хомут подберут. Начальства хватает. В общем, несогласные мы.

Тут из-за спины внучатого племянника возник расписной в фуфаечке. Прищурился, сквозь железные зубы сплюнул:

– Хорош буторить, мужики! – говорит сипло. – Вы нас не знаете, мы вас не знаем. Дело делаем и расходимся по мастям. Если не хотите красного петуха ловить по всей деревне, нам не мешайте. И мы вас не заденем в таком разе. Нужно вам еще толковище, ребята?