Лили Кинг - Эйфория

24/1 Наш дом еще не готов, но теперь по утрам ко мне приходят ребятишки и все те, кто хочет рисовать или играть в шарики, согласные при этом на мучения в виде моих непрерывных расспросов. Они смеются надо мной и передразнивают, но покорно отвечают на вопросы. Слава богу, слова у там короткие – 2&3 слога, в отличие от 6-слож. слов мумб., – но я не рассчитывала на 16 (только учтенных) родов. Фен ничего не записывает, он впитывает слова, как солнечный свет, и каким-то непостижимым врожденным чутьем усваивает синтаксис. Он умудряется отлично объясняться, над ним гораздо меньше склонны смеяться, потому что он мужчина, и он выше ростом любого из них, и именно он раздает соль & спички & сигареты.

30/1 Из Порт-Морсби прибыл наш багаж, а заодно наша почта. Одно-единственное письмо от Хелен. За тот же период времени она получила от меня штук 30. Две странички. Не оправдало даже почтовые расходы, не стоило и на марку тратиться. По большей части о своей книге, почти завершенной. И в самом конце вскользь: “Я сейчас с девушкой по имени Карен, на случай, если Луиза тебе уже рассказала”. Луиза так и сделала, разумеется. Очень прохладное письмо. А мои к ней все еще полны извинений & сожалений & смятения. Иногда я просыпаюсь ночью с мыслью: она бросила Стенли ради меня. Сердце заходится – а потом я вспоминаю, что все уже позади, и вижу, как она стоит на набережной Марселя в своей голубой шляпке и смотрит, как я схожу по трапу под руку с Феном. Вечером у Герти она спросила, кем я предпочитаю быть в паре – тем, кто любит чуть сильнее, или тем, кто любит чуть меньше. Сильнее, сказала я. “Не в этот раз, – шепнула она мне на ухо. – Я всегда люблю больше”. А я не сказала: “Но я люблю без стремления обладать”. Потому что тогда не знала разницы.

Наши пожитки заняли три длинные лодки, которые, должно быть, царапались бортами, пробираясь по узким каналам. Люди там решили, что это набег, и мы с трудом успокоили их. Обилие современных предметов изменило отношение к нам (хотя пока никаких признаков “безумия Ваилала” [22] Новый культ, зародившийся на Новой Гвинее в 1920—1930-е гг. вследствие культурного шока от изобилия ценных и полезных вещей у прибывших в Океанию европейцев. Последователи культа верили, что эти вещи посылают им предки, а белые просто перехватили чужое добро и не отдают. не наблюдается), и мне жаль, что мы не заказали побольше бумаги & сладостей, которых щедро наобещали. Но я счастлива получить наконец матрас & свой стол, мои рабочие инструменты, краски & куклы & целые коробки карандашей, чтобы никто больше не дрался за фиолетовый, & пластилин & карты.

Прошло 5 недель с тех пор, как Бэнксон привез нас сюда. Он до сих пор не навестил нас. Но он был к нам так добр, что я не могу всерьез обижаться. Фен же откровенно злится, жалуется, что Б обещал вернуться через пару недель, чтобы отправиться с ним в экспедицию, и Фен показал бы ему мумбаньо. Мы, наверное, надоели ему со своими перебранками & нытьем & с моими болячками. Но сейчас мы гораздо лучше. Он застал нас в кризисный момент, и, думаю, его присутствие, его живой интерес, участие к нам обоим помогли мне и Фену вспомнить, чем мы друг другу дороги. Эта часть экспедиции гораздо спокойнее, чем предыдущие. Думаю, мы сумеем выбраться отсюда и вернуться целыми и невредимыми, и, может, даже с ребенком. У меня задержка на четыре дня.

1/2 Сегодня я впервые поняла шутку. Я наблюдала за плетением москитной сетки во втором женском доме. Сидела рядом с женщиной по имени Тади и спросила ее, что она будет делать с раковинами, которые получит за работу, и она ответила, что на них ее муж купит себе новую жену. “Стараюсь плести побыстрей”, – сказала она. И мы все засмеялись.

Я мысленно возвращаюсь к тому разговору с Хелен на ступенях Шермерхорна [23] Концертный зал в Нэшвилле. о том, что каждая культура имеет собственный дух, свой аромат. Ее слова, сказанные в тот вечер, всплывают у меня в голове минимум раз в день. А говорила ли я когда-нибудь кому-нибудь такое, что в течение восьми лет ежедневно будет тревожить его? Хелен только вернулась от зуньи, а я еще никогда нигде не бывала, и она пыталась объяснить мне, что ничего из того, чему нас учили, не поможет распознать или оценить этот уникальный дух, мы должны просто впитать его и отпечатать на страницах наших исследований. Она тогда казалась мне такой старой – ей было, кажется, 36, – и я думала, что пройдет лет двадцать, прежде чем я пойму, о чем она толкует, но, едва попав на Соломоновы острова, я тут же все поняла. И сейчас меня захлестнул этот новый аромат, так отличающийся от светлого, но абсолютно лишенного юмора духа анапа и резкого, с горьким привкусом, духа мумбаньо; глубокий, насыщенный, сложный вкус новой культуры отзывается во мне, хотя я делаю лишь первые глотки, и как же я объясню эти различия среднему американцу, который посмотрит на фотографии и увидит чернокожих мужчин & женщин с проткнутыми носами и тут же свалит их в кучу с табличкой “дикари”? Почему меня волнует мнение обывателей? – спросил меня Бэнксон во второй вечер. Что делать с причинно-следственной связью мысль & действие? Он воротит нос от демократии. Когда я рассказывала, что в работе над Детьми ККмоим воображаемым читателем была моя бабушка, ему, кажется, было неловко. Отчего-то все время вспоминаются беседы с Б. Наверное, потому, что Фену больше не нравится говорить со мной о работе. Он предпочитает помалкивать, как будто опасается, что стоит ему высказать идею вслух, как я обязательно использую ее в своей будущей книге. Сейчас немного печально вспоминать те месяцы на корабле, когда мы возвращались домой, – как свободно мы разговаривали, без всякой самоуверенности и сдержанности. Все вновь сводится к чувству собственности. Когда я опубликовала книгу и мои слова стали товаром, между нами что-то надломилось.

И вот я бесконечно, как запись фонографа, проигрываю в голове то, что мы с Б сказали друг другу. Он увяз в мертвечине английского структурализма & измерения черепов & аналогий с колониями муравьев на фоне убогого полевого опыта извлечения нужной информации. Боюсь, все эти месяцы он беседовал с киона исключительно о погоде. Он определенно очень много знает о дождях. Которых до сих пор почти не было, так, легкая морось. Не люблю, когда дожди запаздывают. Это действует на нервы. Ома муни. Это сулит болезни. Малун сегодня меня научила. Но она говорила про причудливо искривленный батат.

4/2 Проштудировала всю почту. Восхитительные, просто упоительные письма от Мэри Г & Шарлотты. Формальные – от Эдварда, Клаудии & Питера. Боас меня насмешил, рассказав, что миссионеры толпами ринулись на Соломоновы острова обращать грешные души. Я в замешательстве наблюдаю за внешним миром. Дело ребенка Линдберга & прислуга, глотающая столовое серебро, Гувер разгоняет “Бонусную армию” [24] Марш ветеранов Первой мировой войны летом 1932 г. в Вашингтоне. Участники требовали выплат по их военным сертификатам, но были жестоко разогнаны полицией. , Ганди начинает очередную голодовку. И на этом фоне про книжку. Выйди я замуж за банкира, смогла бы я свободнее наслаждаться успехом? Смогла бы продемонстрировать ему письмо от главы Американского антропологического общества или приглашение из Беркли? Постоянное самоуничижение начинает сказываться на мне, я не могу позволить себе даже несколько минут почивать на лаврах, меня тут же обрывают и осаживают. Но вдруг он меня удивляет, выхватывая из стопки письмо от сэра Джеймса Фрэзера [25] Джеймс Джордж Фрэзер (1854–1941) – британский антрополог, культуролог, религиовед. Автор фундаментального труда «Золотая ветвь» о мифологии, религиозных верованиях, фольклоре и обычаях различных народов. , и говорит: “Молодчина, Нелли, детка. Это мы повесим в рамке”.