Валерий Примост - Люди Джафара

Итак, Резун принял нашу работу, покачался немного — так ему лучше думается — и заявил:

«Наконец-то закончили! С прохладцей работаете, товарищи курсанты. Нехорошо. Рука у вас, видно не набита. А значит — надо тренироваться. Отрабатывать базовые движения, так сказать. Поэтому, вымойте-ка полы в комнате для чистки обуви и умывальнике, потом — окна, потом надрайте краники, потом…»

У нас уже не нокдаун. У нас нокаут. Глубочайший. Где-то на уровне Марианской впадины. Но мы ещё пытаемся сопротивляться цивилизованно, хотя уже часов двадцать так и подмывает утопить кого-нибудь в этом растреклятом туалете.

«Простите, товариш старший лейтенант, — вежливо замечаем мы, — но вот комбат нам говорил…»

«Не знаю, что там вам говорил комбат, — немедленно блокирует нашу вялую контратаку Резун, — а мне он сказал, что вы должны навести порядок на рабочем месте. Что есть сейчас ваше рабочее место? — спрашивает он и тут же сам отвечает: — сейчас ваше рабочее место есть туалет. Туалет в целом, я подчёркиваю.»

Мы его ненавидим. И он того стоит. Кроме того, совершенно очевидно, что продолжать разговор абсолютно бесполезно.

«Это всё?» — спрашиваю я.

Резун с нескрываемым интересом, как будто что-то вспомнил, смотрит на меня и снова начинает раскачиваться на подошвах, заложив руки за спину и выставив вперёд цыплячьи плечики.

«Не всё, товарищ курсант, — наконец изрекает он. — После приведения туалета в надлежащий вид курсанту Ведищеву надлежит явиться ко мне за получением аккордного задания, по исполнению которого он сможет убыть в заслуженный отпуск. Что же касается курсанта Кондырева, то с ним всё гораздо понятнее. Он просто переходит на казарму. Вольно, разойдись…»

Честно говоря, ещё минут пять после ухода Резуна мы стояли, отвалив челюсть и уставившись друг на друга безумными глазами. Это был не просто нокаут. Это был нокаут ниже пояса. Гораздо.

А потом, не сговариваясь, мы начинаем приводить себя в порядок. По полной «джафаровской» программе. Поведение, кстати говоря, для данной ситуации совершенно нелогичное — то-то все смотрят на нас как на психов. Потому что с точки зрения нормального — не нокаутированного — курсанта сейчас надо либо надевать парадку и мотать домой (если отпускают), либо облачаться в подменку и идти брать аккорды (чтобы отпустили).

Но мы не делаем ни того, ни другого. Мы приводим себя в порядок до полного блеска, а потом направляемся прямиком в политотдел. Потому что по-другому лестничные пролёты армейской субординации нипочём не обойти, а если по субординации, то не Резуну же на Резуна жаловаться, верно? И к дивизионному замполиту обращаться бесполезно: он так боится фаната-Джафара, что предпочитает ни во что в дивизионе не вмешиваться.

В общем, пошли к начальнику политотдела училища подполковнику Баркашову: если командир — это «отец солдата», то политработник, как водится, «мать»; а нам почему-то так захотелось броситься на грудь к самой большой своей «маме», что хоть плачь!..

Приходим в политотдел. Стучимся. Углубляемся строевым. НачПО — седой дородный красавец — даже не смотрит в нашу сторону, на породистой морде — скука. Немедленно и неудержимо выплёскиваем всё. Со слезой. Выслушивает молча (или просто не слышит? а-а, слышит-слышит! вон веко дрогнуло, на щеке проступило красное пятно, губы шевельнулись). Холодно бросает: «Хорошо, идите…»

Возвращаемся в батарею в полном недоумении, всё больше склоняясь к жесточайшему пессимизму. На тумбочке дневального звонит телефон. «Кондырева и Ведищева на плацу ожидает комдив!» О Боже, а Джафара-то откуда шайтан принёс так скоропостижно?! Ну всё — сушите вёсла, господа юнкера. Как минимум — семь суток ареста, а если генерал в данный момент отсутствует в училище, то от его имени и все десять. Обречённо идём сдаваться.

Ан нет. Джафар совершенно хладнокровно вручает нам отпускные билеты. Езжайте, дескать, товарищи курсанты. Правда, положенных денег не выдал.

«На часах — 20.10, — доводит информацию. — Финчасть уже закрыта. Завтра с утра можете получить отпускные.»

Какое там «завтра с утра»! Домой! Немедленно! Но только как же без денег ехать?

«Товариш майор, не могли бы вы нам одолжить денег на проезд?» — несмело интересуется Ведищев.

«А то ведь нам больше и обратиться не к кому,» — с надежной добавляю я. И думаю: «Не к Резуну же!»

На лице Джафара появляется задумчивое выражение. «Ну, товарищи курсанты, это ведь уже неслужебный, личный вопрос. А по личным вопросам я сегодня принимаю с 20.30 до 21.00 в дивизионной концелярии. Вопросы есть?»

«Никак нет. Разрешите идти?»

«Идите.»

Вот припарок! Как он любит тянуть резину, Боже Ты мой!

Ну, конечно, подошли к половине девятого в канцелярию. Ещё, как водится, потоптал Муму с часок наш доблестный комдив — на перешивку шеврона, чистку обуви, входы и выходы, то да сё. Короче, отпустил нас, когда до отправления моего поезда оставалось всего минут пятнадцать.

Никогда не забуду, как я летел на вокзал, упрашивал таксиста, умолял кассиршу, ругался с проводницей… Виталику Ведищеву было проще — его поезд уходил на час позже.

А когда мы вернулись из отпуска, оказалось, что и комбат, и старлей Резун имеют к нам серьёзные претензии.

Но это уже совсем другая история. А мораль этой такова: я впервые серьёзно заподозрил, что попал не по адресу, впервые ощутил запах срани…

Джафар не был боевым офицером. Поэтому то, что он, будучи майором, занимал полковничью должность, заставляло думать, что ему удалось глубоко прогнуться в нужном месте в нужное время. И он, кстати, вполне «be able» (по-английски что-то вроде «быть в состоянии» — кажется, единственное словосочетание, которое наша англичанка знала помимо заученного напамять хрестоматийного «допроса военнопленного»): потому что Джафар — это был олицетворённый Устав.

Он был всегда — согласно Уставу — выбрит, затянут и упорядочен, он никогда — согласно Уставу — не позволял себе ни малейших послаблений и не давал этих послаблений — согласно Уставу же — никому из своих подчинённых.

Он ужасно доставал дивизион постоянными кроссами, но и сам бегал вместе со всеми. До потери пульса гонял курсантов на занятиях по строевой подготовке, но и сам — дневальные часто видели — часов в пять утра приходил на плац, где зеркала, и шагал строевым, и отрабатывал отдание чести, и тянул ножку, отставлял локоток, поправлял руку, рапортовал.

Он требовал соблюдения мельчайших положений Устава относительно формы одежды, но и сам всегда до сантиметра, до градуса соблюдал эти положения, и если положено иметь за подкладкой головного убора зелёную, белую и чёрную нитки, намотанные на иголки, причём непременно с левой стороны, то уж будьте уверены, что за подкладкой джафаровой фуражки всегда было именно три нитки — зелёная, белая и чёрная — и именно слева, левее не бывает. Он был фанатом.