Рубен Гальего - Вечный гость

Люди. Какие там люди! Люди в Соединенных Штатах Америки разные. Никогда и нигде в своей жизни я не видел так много разных людей сразу.

Соединенные Штаты Америки не встретили меня ничем, не дали мне ничего: ни хорошего, ни плохого. Чужая, холодная страна. Соединенные Штаты Америки – великая страна. Это великая страна для молодых и трудолюбивых, я оказался недостойным этого величия. По американским меркам я ни молодой, ни сильный. Мне нечего было дать Америке. Америка не была обязана ничего давать мне.

Соединенные Штаты Америки – теплая и гостеприимная страна. Но я оказался недостоин ни ее теплоты, ни, тем более, величия.

Соединенные Штаты Америки – страна для сильных и умных. Но я оказался не очень сильным и не очень умным.

Соединенные Штаты Америки не отказывают никому в праве на существование. Каждый вновь прибывший имеет полное право мыть тарелки в ночных клубах. Каждый американец имеет право стричь газоны. Каждый имеет право, но я – не каждый. Я слишком ленив и слаб для работы на стройке. Я не могу мыть посуду в ресторане.

В законах Соединенных Штатов Америки наверняка сказано очень много про защиту прав инвалидов. Но я был не просто инвалид. Я был женатый инвалид. Согласен, женатые инвалиды уже не инвалиды. Женатому инвалиду уже не нужна помощь.

Женатый инвалид имеет полное право вставить в рот дуло пистолета. Женатому инвалиду не нужно притворяться, унижаться и просить. Если жена настоящая, она сможет уйти с мужем в Валгаллу.

Большая привилегия. Можно сказать, сказка для избранных. Лишь бы руки слушались, лишь бы была возможность поднести дуло ко рту.

Мне не повезло. Моя жена оказалась ненастоящей. Рина пожалела для меня предпоследнего патрона.

Я ее не осуждаю – каждый имеет право на жизнь. Но счета есть счета. Счета надо оплачивать в любом случае. Не можешь оплатить счета – потрудись убить всех, кто от тебя зависит, и уйти сам. Уйти достойно, как и полагается уходить, если не можешь оплатить счета. Уйти без детского лепета о всеобщем равенстве.

У нас родилась дочка. У нас родилась неправильная дочка. Что ж. На всякую задачу есть одно решение: плати. Зарплаты высокопоставленного чиновника не хватило даже на оплату двухмесячной помощи для Софии.

США – великая страна. Я не шучу, я абсолютно серьезен. Во всем цивилизованном мире женатый инвалид не имеет права на социальную помощь.

Что ж. Я прожил долгую, а по русским меркам, очень долгую жизнь. Я написал книги и статьи, которые будут читать не одно десятилетие. Пора в путь. Я ехал умирать. Мне надоело умирать, но умирать было надо.

Я думал, что одинокой женщине с больным ребенком не дадут пропасть. Я знал, что в Израиле нормально относятся к аутизму.

Я не умер. У меня самая лучшая дочка на свете. Я женат, но моя женитьба абсолютно не влияет на мой социальный статус. Я женат, но никто в этой прекрасной и великой стране не подумает лишить Софию права на образование на основании того, что ее папа передвигается в электрической коляске. И да, я знаю, что повторяюсь. Но я не стесняюсь повторять правду. София, моя маленькая и неизлечимая София, придумала свой способ здороваться со мной: она касается ладонью моей руки. София сама решила, что ей делать, когда что-то в мире неправильно и трудно. Она подходит ко мне, утыкается своей головой в мое левое плечо. Я обнимаю Софию, и нам не надо ничего никому объяснять.

До свидания, США, здравствуй, Израиль.

Шестнадцать лет. Шестнадцать лет я не живу в России. Странно, никогда не испытывал ностальгии. Может быть, ностальгия существует на самом деле, может быть, ее назвали болезнью эмигранты в моменты душевного кризиса бессилия и отчаяния. Не знаю. Оступаясь и падая, снова и снова переживая очередной удар судьбы, я ни разу не тосковал по стране исхода. Ни разу.

Ты пришла внезапно. Пришла, как приходили те, другие. Люди приходят и уходят, у каждого своя боль и своя, ни на что не похожая, невыносимая ноша. Мы немного поговорили. Говорили ни о чем, вернее, я говорил о ерунде. Я говорил и говорил, я пытался заполнить паузы нашего взаимного молчания.

Девочка в тебе не плакала. Она привыкла не плакать при чужих. Девочка тихо сидела на стуле, бесшумно пытаясь протолкнуть в себя маленькие глотки горячего чая. Девочка держалась, пытаясь скрыть от собеседников страшную боль, спрятать глубоко внутри очень сильное желание закрыться, уйти, затаиться, обменять вынужденную вежливость человеческого ханжества на десять минут без боли. Всего на десять минут. Она решительно отказывалась принимать от судьбы компромиссное решение, да и, говоря точно и справедливо, не было у природы ни радикальных, ни компромиссных решений. Была лишь боль. Постоянная, невыносимая боль. Боль и диагноз, о котором не принято говорить. Боль и жажда жизни маленькой девочки.

Но ни боль, ни диагноз не помешали нам поговорить в тот вечер. Мы говорили о книгах. «Красный смех» и «Степной волк». Твои любимые книги; мои любимые книги. Названия книг стали для нас паролем. Названия книг были паролем в России, которую я покинул. Названия книг остались паролем в России, которую ты покинула.

Шестнадцать лет я не был в России. Шестнадцать лет – это даже не четверть века.

Интернет, газеты, телевизионные передачи – бессмысленный поток информации. Кто в огромной стране будет искать информацию в «свежих» газетах либо газетах двадцатилетней давности? Только в книгах.

Мало кто, увидев меня однажды, рискнет прийти еще раз. Ты пришла. У тебя была своя ностальгия.

Происходящее было похоже на шиву [1] Шива́ (ивр.) – семь дней траура после похорон. . Самая любимая квартира на Горького в один миг стала чужой, но на протяжении семи дней приходили друзья: попить чаю, попрощаться и забрать вещи, которые мы не стали увозить с собой.

Люди выходили из нашей квартиры с полными мешками и коробками. Мне здорово помогала бабушка – профессионал в области компактного складывания вещей, чемпион по «тетрису». Она сказала мне тогда очень важные слова: «Ты уезжаешь в хорошее время. Ты уезжаешь, будучи счастливой здесь, и каждый раз, когда ты будешь приезжать сюда, тебе будет двадцать четыре».

Каждый день приходили гости, было много разговоров о том, как они будут приезжать в наш светлый терем с балконом на море. Меня предупредили, что и треть таких обещаний не станет реальностью. Но в тот момент это было совершенно искренне: они правда хотели приезжать, а мы совершенно искренне их ждали.

Мы с самого начала понимали, что рано или поздно мы уедем. Мы из тех евреев-патриотов, которые хотят, чтобы в Израиле собрались все евреи – желание на уровне obsessive compulsive.