Джакомо Маццариол - Мой брат – супергерой. Рассказ обо мне и Джованни, у которого на одну хромосому больше

Хм, интересно, подумал я.

Выяснилось, что Лаура слушает Моцарта. Якопо – хип-хоп. Прекрасная Арианна, на которой я хотел жениться, – Mumford & Sons . Но в основном народ сидел на низкопробной попсе; я, если мне случайно попадалось такое по радио, поскорее переключался на другую волну, чтобы вроде как не заразиться.

– Меня зовут Джулио, я слушаю The Black Eyed Peas и играю в футбол. Переехал сюда два года назад. Еще я читаю детективы… люблю гулять и кататься на лыжах… э-э-э… – Приближалась моя очередь. – В общем, все, – закончил он и сел.

– Спасибо, Джулио. Кто следующий?

Я встал.

– Всем привет. Меня зовут Джакомо. Джакомо Маццариол. Я играю в баскетбол, хотя я и не очень высокий. Люблю смотреть фильмы. Слушаю… – Я чуть было на полном серьезе не выдал весь свой список. Я реально собирался это сделать: впервые мне представилась возможность показать, как круто я разбираюсь в музыке – они там в Rolling Stone мне и в подметки не годятся! Но в последний момент что-то меня остановило. Я мог сказать все что угодно. Никто не знал, что мой любимый вокалист – Роу Рейнольдс из Enter Shikari или что на тумбочке у кровати я держу фотографию дедушки. – Слушаю Тайо Круза, – услышал я собственный голос.

Я сел.

– Спасибо, Джакомо. Замечательно! – воскликнул препод с совершенно не соответствующим ситуации воодушевлением, и я даже на секунду испугался: вдруг он сейчас заставит всех мне аплодировать?

Ничего замечательного в моем рассказе не было. Но Тайо Круз… Я что, правда так и сказал: «Тайо Круз»? Это убожество? Распевающее Break Your Heart и Hangover – самые слащаво-пафосные песни за всю историю музыки? Но зачем я произнес это имя? Почему не сказал правду? Почему снова спрятался?

Народ продолжал представляться. Когда все закончилось, препод, сияя от счастья, изобразил благодарный поклон. Наши рассказы он подробно законспектировал в блокноте. Зачем, подумал я, если через две недели его здесь уже не будет?

Прозвучал звонок на перемену, и все ринулись к выходу; каждый раз устраивалось соревнование, кто первым выбежит во двор. Я не двинулся с места, словно прирос к стулу. Мне не хотелось есть. Не хотелось выходить на улицу. Не хотелось, чтобы солнце светило в окна; вот бы кто-нибудь их загородил. Я сидел, уставившись невидящим взглядом на вырезанную на парте дату смерти Марата: 1793. Если я мог сочинить про себя такое, думал я, если сумел вообразить, будто люблю Тайо Круза, то могу вообразить что угодно. Например, насчет Джо. Что его не существует. Могу и дальше соблюдать границу между своей комнатой, домом и школой. Могу делать вид, что не ищу ответов, и отметать все вопросы.

Я не заметил, как закончилась перемена и вернулись одноклассники. Не слышал, что дальше было на уроках, что задавали на дом. Я был в полной прострации. Когда прозвенел звонок с последнего урока, я на автомате поднялся, сунул в рюкзак учебники и пенал, так и пролежавшие весь день на парте без дела, и пошел к двери. В коридоре кто-то положил мне руку на плечо, и я обернулся.

Арианна. Мое сердце перестало биться.

– Джек?

– Да?

– Можно вопрос?

Я молча кивнул.

– Это неправда, что ты любишь Тайо Круза. – Она скользнула взглядом от моего лба к подбородку, потом к щекам, потом к носу, как если бы искала на карте красную точку с надписью: «Вы находитесь здесь».

– Неправда, – произнес я, отмечая у себя полное отсутствие стыда и любых других чувств, в том числе иронии.

– Ну и? – Она нахмурилась, ожидая продолжения, оправдания. Но сказать мне больше было нечего.

Если и существовали какие-то слова для объяснения, то – увы! – мне они были неведомы. Если и существовали мысли, способные просветить меня насчет себя самого, то как их думать, я не знал. Если и были некие приспособления, с помощью которых я мог навести порядок в своих чувствах, то в моем ящике с инструментами они точно отсутствовали.

Через несколько секунд Арианна, так ничего и не дождавшись, едва заметно сдвинулась вправо, и ее тут же подхватил несущийся к выходу поток толстовок, бурлящий пинками и смешками. А я, смущенный, так и стоял истукан истуканом.

Всю зиму я ощущал беспокойство, которым нередко сопровождается зарождение осознания. В новый год я шагнул с отчаянным желанием новизны. Мне требовалась хорошая встряска.

Тогда-то я и познакомился с Бруном и Скаром. На одном из тех музыкальных фестивалей в ораторио [5] Ораторио – молодежный досуговый центр при католическом приходе. , где выступают местные группы. Каждая группа приводит с десяток друзей, и собирается приличное количество народу, почти как на настоящем концерте. У них был дуэт: «Брун & Скар». Два гитариста-вокалиста. Они выделялись на общем фоне. Не играли новомодные песни, не изображали рэперов и не заплевывали слюной микрофон. Под шум в зале они извлекли из шляпы такие композиции: The Passenger Игги Попа, Starman Боуи и Blowing in the Wind Дилана, последнюю – в несколько более тяжелом варианте. Я знал, что они учатся классом старше; на качество исполнения я особого внимания не обращал: главное – репертуар, а репертуар говорил о том, что мы можем подружиться. У меня был бзик – выбирать друзей в зависимости от их музыкальных предпочтений, и, когда эти предпочтения шли вразрез с моими, я тут же находил предлог, чтобы слинять.

Например: «Какую музыку ты слушаешь?» – «Рианну». – «Слушай, извини, мне нужно отоспаться за прошлогоднюю школьную экскурсию».

Или: «Тайо Круза». – «Ой, прости, я убегаю, у меня через десять минут йогурт просрочится».

Вот так я и делил всех на категории. Музыка была настолько важна, что перекрывала собой все. Девчонки, слушавшие Рианну или Тайо Круза, были для меня на одно лицо. Поверхностные; подъем в 6:45; любят котиков; не едят мяса. Примерно в таком духе.

Я смотрел лишь на подписи и не видел картин.

В общем, как я уже говорил, с Бруном и Скаром мы оказались на одной волне. В тот день мы в итоге обсудили все свои любимые группы, поспорили о том, является ли песня Toxicity лучшей у System of a Down , и согласились, что второго Боба Марли не будет уже никогда.

Брун (на самом деле Пьетро) рассказал, что получил свое прозвище в четыре года, после того как залпом выпил стакан красного брунелло-ди-монтальчино, спутав его с колой. Скар (на самом деле Леонардо) признался, что своим обязан сходству (в котором он сомневался) со Скаром из «Короля Льва».

– А у тебя кликуха есть? – спросил он.

– Мацца, – ответил я.

– Это от ма́ццареллы?

– Или от мацы? – прибавил Брун.

Я, усмехнувшись, закатил глаза:

– Думаю, все-таки скорее от фамилии.

– А как твоя фамилия?

– Маццариол.

– Мда-а-а…

– Ага…

Как-то раз, вроде бы в феврале (мы дружили уже месяца два), мы поехали покататься на великах. Погода оказалась не очень подходящая, и, поскольку дома у меня никого не было, я предложил забуриться к нам в парадную гостиную и побренчать на чем-нибудь.