Алена Некрасова - Зарисовки одной дамочки

— Этой Татьяне, — продолжила Маня, выкладывая из небольшой косметички разноцветные браслеты, — знакомая предложила познакомиться с ним в храме.

— С ума она что ли сошла? Ничего другого не придумала? — поражается Катя. — И как она себе это представляет? Татьяна, значит, подходит и говорит: «Разрешите, любезнейший, подле Вас свечку поставить. А меня, кстати, Татьяной зовут. А не зачитать ли нам обоим „Благодарение за всякое благодеяние Божие?“».

— Не знаю, как она себе это представляет, но познакомиться с ним можно только там.

— Во, народ до ручки дошел, — вставляю я слово. — Я понимаю, на вечеринке познакомиться, в гостях. Ну, многие на кладбищах умудряются, в больницах, но чтобы в церкви! Одно дело на обеде у того же батюшки быть представленными друг другу — но не перед алтарем же на исповеди!

— А ты что ей сказала? — интересуется Катя.

— А что ей посоветовать? Я просто предупредила, чтобы она ни в коем случае не говорила, что работает как целитель. Он и раньше, в интервью, разглагольствовал по этому поводу, так сейчас, когда в Бога уверовал, тем более размажет ее по стене храма.

— Ну что, все разложили? — спрашиваю у подруг. — Скоро народ пожалует.

— И зачем тебе вещи раздавать? — задает мне вопрос Катя. — Ну вот, скажем, эти итальянские сапожки. «Alberto Gozzi». Они ведь абсолютно новые. Ты их всего один раз одевала.

— Не подошли. Каблук слишком высокий. Нравится — бери.

— У меня этой обувью целый шкаф забит.

— Так почему не отдашь? — удивляюсь я. — Если обувь не носить, то она рассыхается, портится, изнашивается больше, чем на ногах.

— Жалко, — отвечает мне Катя и вздыхает…

Уже часа два, как в моей квартире-студии человек тридцать прохаживаются среди вещей…

— А я Вас где-то раньше видела. Мы не встречались? — допытывается Наташа (та самая, у которой на счету три миллиона оказалось) у одного из гостей, разглядывающего мексиканские бусы из бирюзы.

— Да нет. Не припомню, — отвечает он ей и переходит к следующей вещи. Это оказывается большая деревянная шкатулка, разукрашенная акварелью.

— Кстати, — обращаюсь я к Кате, — ты этой Наталье дала телефон Эммы?

— А как же! — ухмыляется та. — Она теперь каждый день с разными мужиками по ресторанам шастает. Дорвалась!

Продолжаю двигаться среди гостей.

— Скажите, — обращается ко мне высокая шатенка с сильно накрашенными глазами, — а Вам не кажется, что отдавать комплект этих изящных трусиков от «Wacoal» не очень гигиенично?

— Дело в том, — отвечаю я ей с улыбкой, которой позавидует любая звезда экрана, — что они абсолютно новые. Мне их подарили. А я не ношу нижнее белье.

— Как?! — поражается шатенка — А если короткая юбка?

— Мои короткие юбки не настолько коротки, чтобы кто-то увидел мои интимные места.

Катя с кем-то около окна ведет задушевную беседу о пользе дамских романов. Двигаюсь к ней и по пути перехватываю чьи-то впечатления:

— Она справляла свой день рождения в «Красной шапочке», так вот, одна из гостей поднялась в клетку, висящую над полом, к танцующему стриптизеру, а слезть у нее не получилось. Так ее трое мальчиков оттуда снимали.

— А почему трое? — интересуюсь я.

— Она очень полная, а пареньки худые. Пока ее стащили, облились потом. Зрелище было не для слабонервных.

— А я в прошлом году была на дне рождения одной светской львицы Тани Э… так там…

Я не слушаю и направляюсь дальше. Странно. Я совсем не помню на той вечеринке эту дамочку. Вечеринка была классная. Розовая. Все должны были прийти в чем-то розовом. Я пришла с плюшевым розовым зайцем. Из всех присутствующих мне безумно понравился один гость, у которого подошва ботинок была розового цвета.

Вот и Катя. Она оккупировала двух моих знакомых мужчин, которым продолжала вещать про женский и мужской оргазм. Одного я знаю очень хорошо. Алексей, мужчина сорока шести лет, немного лысоват, полноват, но добряк, каких редко можно встретить. Владеет двумя огромными супермаркетами. Женат, кажется, уже в третий раз, но мимо себя не пропускает ни одной юбки. Второго я знаю несколько месяцев. Он пишет сценарии для сериалов, а еще принимает участие в каких-то гонках на мотоциклах. Ему лет тридцать пять, не женат и даже не собирается. У меня есть подозрение, что он голубой. На удивление, сегодня он одет не в тертые джинсы и застиранную футболку, а в великолепный легкий костюм от «Corneliani».

— Привет! Какими судьбами? — я целую Алексея и с удовольствием втягиваю в себя его запах парфюма «Roberto Verino». — Потрясающе! Лешенька, куда ты пропал? Я тебя уже год не видела.

— Служба, матушка, это святое, — смеясь, отвечает он мне.

— Поговаривают, что на одного из твоих замов девушка иск подала. За харассмент.

— Это ты, о чем? — переспрашивает меня подошедшая к нашей компании Эмма.

— Это она о сексуальном домогательстве, — улыбаясь, отвечает Алексей. — Привет, Эмма! — и он чмокает ее в щечку.

— А это теперь так называется? Хаар…

— Харассмент, — подсказывает Алексей. — От английского слова. Переводится как «оскорбление».

— Какие вы все умные! — восклицает Эмма.

— А я тебе подарочек подготовила, — говорю я Алексею и протягиваю ему большой альбом с цветными фотографиями, на котором крупно по-английски написано «Этот чувственный русский секс».

— Бог ты мой! — смеется мой друг и углубляется в изучение фотографий.

— Ты не боишься, что у тебя умыкнут что-нибудь из дома кроме тех вещей, которые ты отдаешь? — спрашивает меня Эмма. — Людей-то набежало!

— Не боюсь, — отвечаю я. — Видишь Елену? — и я киваю головой в сторону подруги. — Она — лучше любой сигнализации. Да и Маня ей помогает, присматривает за чужаками. А потом, — я еще раз обвожу взглядом студию, — я все самое ценное в гардеробной спрятала.

— Ты только полюбуйся, — слышу смех Алексея. — Здесь написано: «Приглашаются юноши и девушки для съемок эротических фотографий». И номер телефона дается.

— Вот ты и позвони, — советую ему я. — Вдруг за юношу сойдешь.

Отхожу от них и направляюсь к Елене. Около передвижных вешалок с одеждой стоят две крашеные блондинки, которых привела Эмма, и одна из них, разглядывая платье от «Philippe», говорит другой:

— Ну не хочу я детей… Кричат, писаются и все такое… Столько недостатков… Как ты думаешь, этот цвет мне к лицу?

— Вы знаете, — говорю я ей, — этот цвет больше бы подошел к темным волосам. Да, и кстати, когда Вы были маленькой, то наверняка кричали, писались и все такое… Удивляюсь, как при стольких недостатках Вас вырастили родители.

Подойдя через минуту к Елене, я возмущаюсь:

— Ненавижу таких стерв! Для них значима только одна фраза: «Дети — это цветы, но пусть они растут на чужих балконах».