Владимир Ситников - Свадебный круг

— А я так вертеться не хочу, — со злостью глядя на Маркелова, выдавил из себя Серебров. — Мне честно многое причитается.

— Ну, ну, — с сомнением проговорил Маркелов. — Хорошо, что не унываешь. И не унывай, во всяком случае, с земного шара не сбросят.

Серебров ухмыльнулся: ох, мол, стареют твои шутки, Григорий Федорович.

Чтоб сбить злость и успокоиться, Серебров по дороге в Ильинское свернул на просеку лесного квартала и по неглубокому первому снегу проехал туда, где выделил лесхоз «Труду» делянку для рубки. На просеке было тихо. Припорошенные первой вьюгой елки уже смотрелись по-зимнему, и о многом рассказывали первые следы: размашистой стежкой пробежал волк, одинаковыми листочками лесной кислицы нарисовал свой путь к березняку заяц-беляк, накрошила под елью шелухи от шишек белка. Сереброва умилили и эти следы, и нетронутая белизна снегов, горностаевая роскошь инея, но он вновь пришел в неистовство, когда с обидой понял, что не добротный строевой лес, а березовый карандашик определен его колхозу. Померкла лесная красота. С громом захлопнув дверцу машины, выбрался он из леса.

В конторе, не раздеваясь, начал трезвонить к Никифору Ильичу Суровцеву, по привычке отписавшему «Труду» такую никудышную делянку.

— Так разве лес теперь! Все ведь вырублено, — вздыхал и плакался Никифор Ильич по телефону.

— Я ваши фокусы знаю, — резал Серебров и, не желая вникать в оправдания Суровцева, крикнул: — Если не перемените делянку, пойду к прокурору, напишу в управление лесного хозяйства, всех подниму.

— Сразу и к прокурору, сразу и… — бормотал трусливый Никифор Ильич. — Проверю я, проверю.

Наверное, жизнь продолжала идти своим неспешным шагом, а Сереброву казалось, что она летит на высокой, рискованной скорости. Те, кто стопорил и гасил эту скорость, вызывали у него злобу. Вечером, не считаясь с самолюбием молоденькой агрономши Агнии Абрамовны, ругал ее Серебров за то, что не позаботилась она освободить для нитрофоски склад и пришлось с таким трудом вывезенные удобрения ссыпать прямо в снег. В глубине души ему было жалко эту растерянную, наивную девицу в дешевом рябеньком пальтеце, испуганно теребившую заштопанные рукавички. Она все еще не могла выбраться из ученичества, а он, стуча ребром ладони по столу, безжалостно резал:

— Чтоб завтра удобрения были под крышей!

— Я заявление подам, — откликалась агрономша, вытирая голубой детской рукавичкой глаза.

— Пока не подали, выполняйте. Вы хоть что-нибудь сделайте, а то ведь я напишу, что вы увольняетесь за бездеятельность, — грозил он.

Серебров знал одно: эта испуганная девочка в сравнении с Федором Прокловичем — слепой котенок, а он должен требовать от нее то, что делает Крахмалев.

— Возьмите почвенную карту, съездите в «Победу» к Федору Прокловичу, расспросите все толком, а то ведь вы даже не знаете, где и что будете размещать, — жестко поучал он юную агрономшу. Агния Абрамовна, обиженно швыркая носом, прикрыла фанерную легкую дверь.

— А потом поедете в зональный институт за семенами! — кричал вдогонку Серебров. — Спокойной жизни не будет! Я куплю вам сапоги и о работе буду судить по каблукам. Пять центнеров урожай, так надо бегать по полям и землей заниматься, чтоб хоть семь-то получить.

Он понимал, что не прав, что ругает агрономшу не за ее промашки, а за давние Пантины грехи. Но что сделаешь, если и самому приходится теперь расплачиваться за чужое головотяпство?

Заглянул Виталий Михайлович Шитов. После поездки по участкам колхоза, уже в конторе, неожиданно спросил Сереброва:

— Ты знаешь, какие положительные качества были у Ефима Фомича?

— На работу раньше всех приходил, — съязвил Серебров, поламывая пальцы. — Я тоже раньше всех прихожу.

— Нет, ты брось это. Он чем был хорош: не оскорблял никого.

— И вы хотите, чтобы я лебезил перед всеми, как Пантя? В Ильинском люди махнули рукой на самих себя, контора зачуханная, на участках начальных школ нет, себестоимость молока такая, что его дешевле на землю вылить, чем вывозить. Мне денег не дают, материалы задерживают, а я что должен говорить: спасибо, мне не к спеху, я подожду? В грязи живем, без дороги, — потерпим. А я терпеть не хочу. Я опаздываю! Мне трактора нужны, удобрения, дорога. Если не построим дорогу, через два года она будет не нужна, люди уедут. Вот я и ругаюсь. Я тороплюсь. — Серебров обиженно отвернулся к окну. Непонятен был ему душеспасительный разговор о Панте Командирове.

— Но, послушай, — пересаживаясь ближе к Сереброву, проговорил Шитов. — Может случиться так, что ты много построишь: школу, контору, Дом культуры, газ проведешь, а добрым словом все равно будут вспоминать не тебя, а Командирова, который просто сидел и всем вежливо говорил: «Здравствуйте», «Обождите».

Серебров гмыкнул, вскочил с места, выхватил сигарету из пачки. Шарадами занялся Виталий Михайлович.

— А я не собираюсь уходить, пока обо мне не изменят мнение, — задиристо крикнул он, закуривая.

— Что ж, похвально. Но ведь с помощью грубости долго не усидишь. Тебе, наверное, кажется, что грубость, резкость, задиристость — это признак силы? А ведь грубость никогда силой не была, хотя говорят, что сила ломит. Грубость, Гарольд Станиславович, — это слабость, отчаяние. Понимаешь? Что ты демонстрируешь, когда кричишь, мечешься? Да слабость. Толку-то мало!

Что-то было важное в словах Шитова. Серебров притих.

— Вот ты на Докучаева обижаешься за то, что он и тебя, как Командирова, не признает. Прав он. Для людей делаешь — средства в работе применяй людские.

— Значит, я не гожусь? — с обидой спросил Серебров, стряхивая пепел в полулитровую банку, уже наполненную окурками.

— Я этого не сказал, — уклонился Шитов. — Сам думай.

Серебров был убежден, что неутомимость, упорство, требовательность помогут ему преодолеть равнодушие людей, построить контору, Дом культуры, добиться сносных урожаев, сделать все, что не сумели сделать до него. А теперь вот Шитов, которому летом нравились энергия и пробойность, говорит вовсе другое.

Шитов уехал. Его слова занозой сидели в памяти Сереброва, но злость и обида не проходили. Наверное, они и толкнули его, по мнению людей дальновидных, на необдуманный поступок.

На этот день намечалось собрание районного актива.

В Крутенском Доме Советов с утра было торжественно и празднично. Съезжались принаряженные председатели колхозов, директора школ, микроскопических крутенских промышленных предприятий — маслозавода и промкомбината.

Свой человек, Маркелов в фойе дружески хлопал по могучей спине Огородова. Тот хохотал, показывая широкие бобровые зубы. Веселясь, Маркелов нет-нет да и косил глазом на стоявшего в отдалении высокого, сухощавого человека — первого секретаря Бугрянского обкома партии Кирилла Евсеевича Клестова.