Игорь Фёдоров - Две истории

— Нас таких 538 на Земле, — попыталась пошутить Женя, чувствуя, куда этот разговор может завести.

Кеша забрал телефон и закончил мысль:

— Эти фотки будут только у меня. Никому не дам.

Женя осторожно, что бы не ошибиться с выводами, и внимательно посмотрела на него, будто этот гость вошел не в дверь, а возник в ее квартире неожиданно. Хотя, в какой-то степени, так оно и было. На кухне сидел уже не тот знакомый-друг-приятель-братан, кем Кеша являлся до этого момента. Новый блеск в его глазах говорил о многом. Он решился!

— Но… Почему? — она помотала головой, — Я как бы поняла… Но не очень.

Кеша наклонился вперед и осторожно взял ее ладони в свои.

— Потому что там, на сцене, ты была единственной, кто не притворяется. В отличие от актеров, ты показалась мне открытой и естественной. Наивной, конечно, но настоящей. Как ребенок.

Почти не касаясь, он гладил ее ладони и от его ласки все, что навалилась на Женю за последнее время, попросту растаяло, как снег, как плохой сон или дурное предчувствие.

— Тебя, наверно, поэтому и прозвали Крошкой Джейн? Я прав?

Женя смущенно улыбнулась.

— Папа так придумал, но делает вид, что это произошло само собой.

Из прихожей раздался звонок.

— Ждешь кого-то еще?

Женя осторожно освободила руки:

— Да я и тебя не особо ждала, — улыбнулась она и потрепала Кешу по волосам, — сейчас разберемся.

Она вышла из кухни, послышался звук замка. До Кеши долетели тихие неразборчивые голоса.

Женя вернулась быстрым шагом с выражением озабоченности на лице.

— Какой адрес у того наркомана?

— Э-э, так, Березовая, 27.

— А квартира?

— Ну, если Рита живет на пятом, — он закрыл глаза и с помощью указательного пальца пересчитал по памяти двери в подъезде сверху вниз, — то получается 15.

Женя опять вышла в коридор, кому-то сообщила информацию и вернулась назад.

— Это кто такой приходил?

— Свидетели Иеговы, — поведала Женя, — я их отправила к нашему другу. Может, они его образумят.

Кеша нахмурился, потом его рот расплылся в улыбке, а после он захохотал, сложившись пополам. Женя, не видевшая в стремлении помочь заблудшей душе абсолютно ничего смешного, зацепила вилкой кусок колбасы и стала жевать, пытаясь вспомнить, когда это Кеша умудрился сфотографировать ее на рыбалке.

Водка так и не дождалась своего часа, а Кеша снова взял и долго еще не выпускал из рук ладони Крошки Джейн.

Женя не могла отказать Кеше. Не могла и все тут. Она сама охмурила его, увела у сестры из родственной любви к Косте, причем сделала это так ненавязчиво, что и сама не поняла, как все произошло. Из-за нее, из-за ее бредовой мечты, Кешу выгнали из театра, а он даже не упрекнул ее в этом. Также она видела, как Кеша помогает Олегу и Кате, как стремиться хоть как-то облегчить им жизнь, беря часть непосильной ноши на себя. Сложно не оценить положительно усилия такого человека. Да и Валера рассказал в деталях все события той рыбалки, где при равных усилиях со стороны обоих, он отдал Кеше основную заслугу. Если бы в тот вечер она убрала свои руки из Кешиных, он бы попросту сломался. Во что бы это вылилось, в суицид, депрессию или нервный срыв, не важно. Может, он и держался до этих пор, что любил ее? А она уже была ответственна за любые возможные последствия. Валера друзей из пропасти не тащит, с работой у него все хорошо. Он справится. А Кеша — нет. В конце концов, Кеша очень хороший человек. Именно поэтому, после долгого телефонного разговора Женя, глотая слезы, удалила номер Валеры и взяла на работе отпуск сразу после больничного. Оправдана ли эта жертва? Кто знает?

Может быть, и нет.

Возвращаясь к началу.

Она еще раз прислушалась к шуму листьев. Ну, да. Они шуршат, как маленькие, именно маленькие, ракушки. Вот только листья звучат немного глуше ракушек. Как быть? Да очень просто. Много ракушек можно найти на море, а на берегу моря песок. Если на песок рассыпать ракушки, потом взять их в горсть и пересыпать вместе с песком в ладонь, то это будет как раз шум сухих листьев на ветру. Все верно. Кто-то скажет, что она не была на море? Только что оттуда.

— Наши идут, — оповестила Наташа, облокотившись на баян, час назад ей подаренный любящей сестрой.

По аллее шли Кеша, Женин племянник и маленькая Катя, Крошка Кейт для ближних, гораздо более счастливая, чем та, в чью честь ее назвали. Еле-еле передвигая малюсенькие ножки, и одной рукой держась за отца, она несла, другой рукой прижимая к себе, сразу три мороженных.

— Ну-ка, дай маме одно, — сказал Кеша, глядя с любовью сверху вниз на свое чадо, отпустив ее руку.

Дочка протянула маме одно эскимо.

— Ах, ты, моя хорошая, — похвалила ее Женя и приняла мороженое за палочку кончиками пальцев.

Наташа с Костей заулыбались.

— И тете Наташе.

— Где Олег с Саней? — спросил Костя.

— Вот-вот подойдут.

Бедный Олег, подумала Женя. А Катька недавно ей приснилась. Сидела в заснеженной степи и смотрела в огонь. Говорит, что у нее все хорошо.

— А знаешь, как шумят сухие листья? — спросила Женя Кешу.

— Да все равно, как они там шумят.

Он сел рядом и обнял, не замечая, как у нее заблестели глаза.

Ее муж в прошлом был любовником ее родной сестры. Валера не общается с ней даже по работе, и что он думает о ней, остается только догадываться. Ее дочь, заботливо вынашиваемая под сердцем девять месяцев, ни грамма не похожа на нее. Вся в отца.

Подул ветер и листья зашелестели, то ли как багдадские колотушки, то ли как ракушки, вперемешку с песком. Не-не-не. Близко, но не то.

— Сухие листья шумят, как одиночество, — тихо сказала Женя.

— Ну нам-то это не грозит, — улыбнулся Кеша, — кушай, пока не растаяло.

Молодая женщина подкинула веток в костер. Те, под весом огня, затрещали, и серый дым стал подниматься вверх, к звездам, слегка сносимый в сторону легким ветром, и растворятся в ночи. Возле костра стало жарко, женщина отодвинулась чуть подальше и в очередной раз оглянулась вокруг. Освещенная тонким месяцем и скупым светом бесчисленных звезд огромная ночная степь, белая и безмолвная. Промерзшая до первого водоносного горизонта. Всю степь покрывает толстый слой снега, в котором виднеются островки желтых трав и засохшие стебли саранок. А вокруг — мелкие мышиные следы, будто ниточный шов, стягивающий большие куски белой ткани.

Ее следов нет нигде. Сидя на маленькой табуретке, неизвестно кем поставленной, она смотрит в огонь, поставив локти на колени и положив подбородок на ладони. И в этом огне женщина видит всю свою жизнь, от первого крика до последнего вздоха. Говорят, мы все через это проходим. Но кто же знал, что таким образом.

Странное место, странное дело — сидеть и смотреть в огонь. И нет возможности избежать этого. Стоит только отвести взгляд, закрыть глаза или отвернуться — изображение застывает, как море на картине Айвазовского.