Алексей Леонов - Высокий порог

— Витюха, не балуй. — Дед погрозил ему пальцем.

— Кхы-кхы! — повторил дурак.

Дед Казанок поднял руки, сдался, чтобы прервать игру. Витюха, довольный победой, засмеялся, пролез через пролом штакетника, плюхнулся на бревно и приставил к губам два пальца, прося закурить.

— Некурящий я, Витюха, — сказал дед, поясняя дураку жестами, потому как не знал, слышит ли он. — Давно бросил. Как старуха померла. Ее не стало — какое расстройство, с чего курить?

Дурак закивал головой, понял или вспомнил, что дед не курящий, показал на идущего к магазину учителя-пенсионера, поднялся и грузно побежал наперерез, изготавливая на ходу автомат для стрельбы.

К магазину сходились люди. Дед Казанок посмотрел на часы. Приближался долгожданный одиннадцатый. Многим не нравилось такое позднее открытие магазина. Только Витюхе было все равно, что за время: радовало одно, есть на кого покхыкать.

«Дать настоящий автомат — стал бы грозиться? — подумал дед Казанок. — В кого, интересно, первого пальнул бы? В мать, что она не сумела избавиться от него, уродом сделала или кто первым встретился бы? Мог я оказатьcя на мушке, теперь… Войну прошел, а тут от дурака смерть принять…»

— Тьфу ты! О чем раздумался. — Дед Казанок спохватился, бросил взгляд направо-налево. Из окна столовой смотрела на него работница в белом халате. — Какое любопытство. Ай влюбилась, глаз не отводишь? Я занятой, христофорова трава. Раньше надо было тебе приглядываться.

Он знал, когда-то и Нинка работала в столовой. Место стоящее. Чисто, сытно, не то что в полеводстве: то дождь, то жара, то туда, то сюда. Не задержалась. Да и где она не работала? Отовсюду уходила. Трудовая биография ее сложная: зигзаг на зигзаге, словом, наваленные кучей бороны.

К магазину прошла заведующая, рыжая Аня. Дед Казанок вспомнил, что он без денег. Пятерку отдал ребятам. В карманах оставалась только мелочь. Бросив взгляд на окно столовой, где стояли уже двое, глядя на него, он вдоль ограды вышел к дороге, пересек ее, минуя здание сельсовета, через сосняк с березами пересек по тропе залесенную куртину, откуда видна была дверь Нинкиного дома с черневшим большим висячим замком, и вышел на полевую дорогу, ведущую к лесу, куда она ушла за грибами.

Велика сила любви. Сколько столетий живет на земле человечество, столько существует и любовь с неубывной ее силой. И нет у нее прямых, известных и легких троп и дорог. Не сложилось и определенных правил, законов, кодексов любви. Не обуздал разум человеческий ее стихию. Непредсказуемы остались ее появление и конец. Одно определилось, что «Любви все возрасты покорны, Ее порывы благотворны». Но сколько юношеских жизней убила ее «благотворность», сколько старческой гордости осмеяно все той же ее коварной «благотворностью».

Безумно влюбился в Нинку Постнову и старый Федор Сергеевич Петров, по прозвищу Казанок. Кто бы мог подумать, что случится такое? То, что ему переступило за семьдесят, а ей не насчитается и сорока годов жизни — никому не в убыток. А как жила-то она и живет! Это и вызывало толки, удивление и насмешки. До того, пока не пошла слава, что у него с Постновой дело нечисто, он и не знал ее прошлого. Какими ходами ни подносили ему люди сведения о ней. В магазине, когда подходил по заслуженному праву ветерана войны и труда без очереди за чем-либо, слышал насмешки, что могла бы она постоять, чай, не работает тунеядка. В автобусе, по дороге в район, невольно слышал за собой толки о ней же: за растрату в буфете отсидела два года, после муж и бросил ее с двумя ребятами. У матери жила, потом сошлась с клубным затейником, споила его, до туберкулеза довела и выгнала. После смерти матери дом сожгла, чтобы отчим не привел в него хозяйку, тем и сестру с мужем нищими оставила. С чем в отпуску были, с тем и остались, когда вернулись на пепелище. А сколько перепила, сколько захожих у нее перебывало! Слушал он имена тех, кто переступал ее порог, и не верил, что почтенные люди могли наведываться к ней…

Пусть бывало такое, во что он верил, но бывало с другими. Она чиста и беспорочна. Женские грехи невинными слезами детей смываются, если она их не оставила, поднимает своими силами к жизни. И не только это, а что-то еще, чему нет названия, оправдывало ее в глазах деда Казанка.

Наверное, и не свела бы деда Казанка судьба с Нинкой Постновой, не произойди одного случая. Со смертью старухи он отрешился от всех интересов, казалось, что жизнь прожита, ему не осталось на земле дел, места, хоть собирай котомку и уходи прямым путем по ее следам. Но нет туда входа потайного живому без назначенного часа.

Время ломало лед на реке, проносило над полями лебединые стаи, заметало снегами землю, проносило грозы в небесах, шумело полой водой, хлебами и цвело травами, а вместе с тем играло людскими судьбами.

Летом, в сенокосную пору, деда Казанка позвали на помощь совхозу, косить на силос бурьян с травой на канавах и по кустам, куда не зайти было ленивым механизаторам, как сказал один из инвалидов.

Косили в Забродье, где прежде было богатое имение какого-то барона, где еще стояли старые вековечные липы с кленами, кустились яблоневые поросли былого сада и прочно держались стены хозяйственных построек из камня-валуна, разрушаемые людьми с варварским методичным упорством.

Народ был разный, собранный из четырех деревень, большей частью наезжий, из дачников, да служащий люд, тоже не из коренных жителей. Но работа, пусть не прежний размах, работа на земле, где смешано все: и зелень, и цветы, и ягоды, объединила людей разного возраста, из разных мест. И среди всех как-то во взгляде деда Казанка выявилась Нинка Постнова. Казалось, у нее не было в жизни бед, печали. Пока окашивали канавы, поляны, он слышал только ее голос. У нее были в руках вилы, но работала ли она, он не видал. Может быть, она мешала кому-то своими анекдотами, смехом, частушками, песнями, но он уносился с ее голосом в молодую пору своих лет, когда сенокос жил на веселье, и возрождалось в душе желание пожить еще на земле, пока цветут на ней травы, родятся и хлеб, и песни.

После сенокоса дорога всех повела к саду. Одни поспешили домой, другие растянулись по дороге, кто прихрамывал по инвалидности, кто стал тяжел на ногу. Дед Казанок шел последним. Он мог бы в ходьбе потягаться с молодыми, но решил пройти дорогу медленным шагом, порадоваться и погоде, и птичьему пению, цветам. Дорога шла над рекой, выписывала колена, стесненная ольшаником и бурьяном. Прежде, когда в Забродье была колхозная бригада, в прочных каменных дворах стоял скот, дорога эта была оживленной, без экзотической глухомани. Раньше не одна подвода обогнала бы или встретилась здесь, не прошел бы так спокойно, как теперь, когда и от поселка сюда не пройти уже машине: появилась осушительная канава без мостка, отрезавшая путь колесному транспорту в красивые угодья.