Валерий Поволяев - Три дочери

– Ты лучше выпей за меня, – предложила Лена, – ты водочки, а мы с мама, – опять ударение на последней слоге, уж не собираются ли в этих органах учить Ленку на разведчицу? – с маман и сестричками выпьем сладкого ликера.

– Так и поступим, – согласился с ней Василий, – выпьем за тебя, – потянулся к бутылке с зеленым, пахнущим мятой ликером.

Лена тем временем хотела сообщить новость, которая вертелась у нее на языке, но не решалась, хотя новость стоила того, чтобы ее обсудили: сегодня днем в милицейском управлении почти лоб в лоб она столкнулась с Нелькой Шепиловой. Та шла по угрюмому служебному коридору, будто по сретенскому тротуару, звонко цокая каблучками и гордо вскинув голову, нарядно одетая, неземная какая-то…

Увидев сретенскую знакомую, сделала такое лицо, что Лена едва не закашлялась на ходу, наклонила голову и стремительной походкой проследовала мимо…

Интересно, что делала бандитская подружка Нелька Шепилова в НКВД? Вызвали к кому-то на допрос? Скорее всего, ее Вовик что-то натворил и его ухватили под микитки. А чтобы он случайно не удрал – подстраховались, взяли за шиворот и втолкнули в камеру предварительного заключения. Сокращенно именуется КПЗ. Лена уже видела эти камеры, побывала рядом и невольно поежилась – не хотелось бы там очутиться.

Она опустила стопку с ликером на стол, помахала ладонью перед глазами – неприятно сделалось.

– Ты чего? – встревожился отец. – Чего изображаешь из себя ветряную мельницу?

– Да хочу видеть всех вас получше.

– Зачем?

Глупый вопрос. Только нежный беспокойный отец может задать его.

– Потому, что всех вас я очень люблю.

И ответ глупый. Но другим быть он не может.

Елена Егорова все-таки вышла замуж раньше, чем того хотел отец: задурил ей голову хлопец с горячим южным взглядом, задурил и окрутил девчонку, – натянула она на палец обручальное колечко.

От радости парень этот целый вечер терзал свой саксофон во дворе Лениного дома, развлекал жильцов. Развлекал до тех пор, пока из своего окна не высунулась Трындычиха – вздорная баба с крутым бойцовским характером и не прокричала визгливо:

– Эй, парень, кончай свой патефон крутить, у меня в доме уже все мухи передохли.

Ленкин избранник отлепил от губ мундштук саксофона, сплюнул себе под ноги:

– Так это же хорошо!

– Ни одной мухи не осталось, – пожаловалась Трындычиха, – было бы лучше, если б ты у теня тараканов передушил.

– Заказ принят, мадам, в следующий раз исполню, – великодушно пообещал щедрый саксофонист, – ни одного прусака не останется.

– Во-во, давай, – благословила его на подвиг Трындычиха, – а мы тебя за это пожалеем, помоями обливать не будем.

Саксофонист прижал руку к сердцу:

– Заметано, мадам!

Звали черноглазого Ленкиного избранника Ильей, но он никаких фамильярностей, общения накоротке не допускал и требовал, чтобы его величали не только по имени, но по отчеству – Ильей Мироновичем.

– Еще не хватало в моем присутствии ковыряться в носу пальцем, – говорил он, пошикивая, – да еще во время званого обеда, склонясь над тарелкой лукового супа.

– Не будет у тебя, Лель, счастья с этим человеком, – посмотрев на свежеиспеченного, яркого, как червонец, только что отпечатанный в типографии, зятя, проговорил Василий мрачным тоном – огорчен он был результатами своих наблюдений очень, у рта даже две складки пролегли, слева и справа, состарили его лицо.

– Па-па, – Лена укоризненно глянула на отца и покачала головой.

– Не каркай, Василь, – сказала Солоша.

– Да я не каркаю, – вид у главы семейства сделался виноватым.

– Слова обладают вещей силой, – Солоша не удержалась, вздохнула печально, – имей это в виду.

– Имею в виду и не выпускаю из вида… Я вообще не умею каркать, – в тоне Василия слышались возмущенные нотки. – Ты перепутала меня с вороной, а вороны – это по твоей части, твоего роду-племени.

Солоша воткнула два кулака себе в талию, – это у нее называлось «слепить кувшин» или «руки в боки» и глянула на мужа уничтожающе:

– Что-то ты осмелел, я смотрю.

Василий немедленно сделал «Хенде хох!» – вскинул над головой обе руки.

– Сдаюсь!

– То-то же, – сжалилась над ним Солоша, – а то, знаешь, – она картинно, хотя и всухую, сплюнула себе под ноги и так же картинно растерла несуществующий плевок шлепанцем, – вот бы что из тебя получилось.

– Сдаюсь! – Василий на всякий случай поднял руки выше.

– То-то же, – повторила Солоша, погрозила мужу пальцем.

У зятя она поинтересовалась, невинно пощипывая пальцами верхнюю губу знак, что Соломонида Григорьевна находится в озадаченном состоянии:

– Илья Миронович, откуда у вас такие жгучие черные глаза?

– От родителей, – не задумываясь, в тот же миг ответил Илья, он словно бы продолжил слова Солоши – перерыва не было. Интересно получилось, в общем, Илья, театральный человек, знал, что такое режиссура и какая роль отводится ему в спектакле, именуемом жизнью.

– А из каких краев будут ваши родители, – вежливо, по-прежнему на «вы», спросила Солоша.

Илья Миронович гордо вскинул голову.

– Из Одессы. Оба два.

Выражение «оба два» Солоша уже слышала, зять произносил раньше, когда еще не был зятем, теперь произнес вторично, значит, словечки эти у Ильи – любимые. Специалисты называют их мусорными, Солоша узнала это от интеллигентных соседей.

Отец у Ильи Мироновича недавно умер – сильно простудился, возвращаясь в Москву из командировки и сгорел в несколько дней, жил музыкант с матерью Ираидой Львовной.

Была Ираида Львовна женщиной величественной, как готический собор, шила себе платья очень широкие, способные накрыть грузовик вместе с кузовом и задними колесами. Солоша смотрелась рядом с ней Дюймовочкой, крохотулей, трогательным персонажем, спустившимся в жизнь со страниц известной сказки. Складки ткани, свернувшиеся в широкие и узкие стрелки, напоминали дворцовые колонны, пилоны и архитектурные подпорки, Ираида Львовна казалась могучей женщиной, не собором, а целой скалой, прочно стоящей на земле, которой ничто на свете не страшно – ни время, ни бури бытовые, ни непогода, ни наводнения с пожарами – вот такую маму «выбрал» себе талантливый музыкант Илья Миронович.

Как и семейство Егоровых Ираида Львовна с сыном проживали в обычной коммуналке, только комнат в их квартире было меньше, чем в громоздких апартаментах на Сретенке, поэтому и соседей у него с мамашей было поменьше, а дворянская квартира, где обитали Егоровы, была конечно же перенаселена.

И уж если в их квартире появлялся какой-нибудь гость и его привечали в одной из комнат, то квартира мигом оказывалась тесной для всех жильцов без исключения. В туалетную комнату обязательно выстраивалась очередь – образовывалась она стремительно, словно бы все в один момент переполнились мочой, а некоторые и кое-чем еще…