Александр Щипин - Бог с нами

Михаил Ильич сел верхом на скамейку без спинки и поставил перед собой чай с ватрушкой. Напротив, положив сумку в траву, устроился Митя.

— Не могу сказать, чтобы я что-нибудь понимал в расследовании преступлений, — продолжал Миряков, кусая ватрушку. Боясь, что та рассыплется, он держал ватрушку всей пятерней, как купчиха блюдце с чаем. Откусив, Михаил Ильич изучил оставшийся кусок и, обнаружив, что добраться до творожной сердцевины ему не удалось, начал разочарованно жевать. — Для меня, правда, очевидно, что раскрыть с помощью знаменитого дедуктивного метода самое завалящее убийство решительно невозможно. Потому что у любого факта может быть неисчислимое множество объяснений, и если возле подъезда жертвы найдены следы одноногого человека с костылем и окурок гаванской сигары, это совершенно не значит, что убийца — кровожадный пират, вернувшийся с Кубы, чтобы отомстить раскопавшей его клад студентке Анжелике Худяковой, которую возил на Остров свободы исполняющий обязанности начальника УВД по Советскому району. Вполне возможно, что перед дверью топтался бомж-инвалид, который хотел погреться и пытался подобрать код, а окурок выбросил с балкона мальчишка, по глупости затягивавшийся украденной у отца сигарой и долго потом блевавший в туалете. И именно эти звуки соседи приняли за предсмертную агонию жертвы. Или это был инопланетянин-монопод, беседовавший здесь с мыслящим тростником, а окурком сигары кажется в нашем измерении их галактика. Современный детектив придумал, как известно, криворотый Эдгар По, человек психически нездоровый, сильно пивший и употреблявший, который устал бороться с водоворотом своего безумия и пытался сбежать в рациональный и предсказуемый мир. Как тот бедняга, который кровоточащими пальцами с содранными ногтями выцарапывает в истоптанной земле уравнения, лишь бы не видеть, как над ним крошатся разноцветные солнца, из скорлупы которых капает горячее, и тонко кричат больные драконы с сочащимися белой слизью морщинистыми шеями. С человечеством, кстати, произошло то же самое: бесконечное ожидание конца света настолько его измотало к семнадцатому веку, что люди решили притвориться, будто вселенная ясна и логична. Все уже сходили с ума в босхианском мире, сотканном из сладкого запаха горящих ведьм и тайной музыки танцоров святого Витта. Неслучившийся апокалипсис шестьсот шестьдесят шестого стал последней каплей: именно в тот год на Ньютона, сбежавшего из чумного горящего Лондона, свалилось его яблоко, из семечек которого и проросла новая цивилизация.

Михаил Ильич, успевший за время своего монолога расправиться с ватрушкой и допить чай, задом слез со скамейки и, аккуратно обогнув пару ползущих куда-то алешенек, пошел на свои любимые качели.

— Но мир-то от этого не изменился, — продолжал он оттуда, взлетая к осыпающемуся перхотью небу. — Мир по-прежнему непредсказуем и иррационален. Это доктор Ватсон и нянечка Хадсон могли подыгрывать пациенту из палаты двести двадцать один бэ — для буйных, надо полагать, — рассказывая, как каются разоблаченные им преступники и мечется загнанный в угол воображаемый Мориарти. А нам остается только погружаться с головой в чужое безумие и надеяться, что его споры прорастут в наших мозгах хоть сколько-нибудь вразумительными ответами.

— Между прочим, почти готовая проповедь, — сообщил Миряков, остановив качели. — Только приделай к ней какую-нибудь мораль в стиле «пути господни неисповедимы» и «верую, ибо абсурдно». Пусть не ищут ни рациональности, ни логики: нет ее здесь и никогда не было. Докрути, в общем, как ты умеешь: ведь расстраиваются почем зря, что ни черта не понимают. А это у них, на самом деле, пелена с глаз спала и просветление наступило. Потому как под тонким слоем картезианства всегда шебуршился ложноногий фасетчатый Кортасар.

На журнальном столике, который на ночь обычно задвигали в щель между разложенным диваном и батареей, Ольга нащупала телефон и, щурясь, включила дисплей — под одеялом, чтобы не будить мужа. Она всегда просыпалась за минуту до сигнала будильника. Это было несложно: достаточно посмотреть на часы перед сном и посчитать, через сколько времени нужно вставать. Вот и сейчас на слишком ярком с утра экране горели цифры 6:29. Держа телефон, Ольга спустила ноги с дивана, надела протертые под пятками до ячеистой основы тапочки и пошла в ванную. В коридоре Дайка шевельнулась на своей подстилке, переложив лохматый хвост, но, зная, что выведут ее еще не скоро, продолжила спать. Сидя на унитазе, Ольга отключила будильник, внутри которого вкрадчиво начинали толкаться несуществующие колокольчики, постепенно выбираясь из-под комка слежавшейся ваты, чтобы зазвонить на всю квартиру, потом спустила воду, положила телефон на стиральную машину, бросив поверх него пижаму, и встала под душ.

Выйдя в халате из ванной, она встала на кухне у окна: с опрокинутой внутрь створкой, за открытой створкой перекликались невидимые птицы, тонкой заикающейся скороговоркой требующие друг у друга подтверждения тому главному, во что сами уже не верили. Некоторое время Ольга смотрела, как впитывает краску пустое и тонкое рассветное небо, в котором все четче прорисовывались провода, спускавшиеся на соседние крыши то ли с других, более высоких, домов, то ли просто из воздуха, отчего город был похож на большую марионетку. Правда, все они слишком сложно перекрещивались, и возникало подозрение, что у кукловода, когда он проснется, спутаются все нити и опять ничего не выйдет. В доме напротив, как всегда, светилось окно. Там кто-то либо работал по ночам, либо просто боялся спать в темноте, потому что свет горел всю ночь и гас только после восхода солнца. Ольга отвернулась от окна, тоже включила свет, отгородившись им от неба, и начала готовить завтрак.

Она никогда не любила заниматься домашним хозяйством и даже готовила без вдохновения — просто потому, что так надо, и потому, что таков был порядок, заведенный, впрочем, ею же самой. Однако это время по утрам, когда вся семья еще спала и Ольга ощущала себя не просто полновластной хозяйкой квартиры, а почти сливалась с ней в единое целое, трогая обрывки загустевших под утро детских снов, слыша проваливающуюся сквозь дом воду в слепых пещерных трубах, чувствуя, как щекочет пол пахнущее приторным ночным потом одеяло, — это время было для нее очень важным. В детстве Ольга часто играла на кухне, где у каждой вещи было свое таинственное предназначение, а внутри каждого шкафчика, как внутри человека, жил особый, только ему присущий запах — чая и специй, круп и печенья, конфет и сырого дерева. Чтобы приобрести какое-нибудь особое умение, нужно было только открыть дверцы, подставив, если нужно, табуретку, и втянуть этот запах носом. Ольга становилась там полководцем, ведущим нескончаемый бой с коварными бусами, разбрасывающими пыль, прячущими вещи и вообще сеющими беспорядок. Бусы были чем-то средним между буками и бесами — маленькими черными существами с продолговатыми головами на тонких шеях, которые действительно напоминали камни на маминых бусах, хранившихся в шкафу в жестяной коробке от заграничного печенья с парусником на крышке. Ольга иногда тайком доставала их оттуда, чтобы с брезгливым и опасливым любопытством потрогать гладкие черные суставы. Главным помощником в борьбе с бусами была плита по имени Ипполит. Это был железный дракон с четырьмя головами — умной, доброй, сильной и хитрой, — на которые, перед тем как бросить их в бой, полагалось надевать синие короны. Воевать без корон тщеславный Ипполит отказывался. Как правило, совместными усилиями врага удавалось обратить в бегство, но с годами бусы, видимо, набрались опыта и примерно раз в месяц так жестоко избивали Ольгу, что у нее изнутри шла кровь.