Отесса Мошфег - Мой год отдыха и релакса

Работа Пин Си появилась в «Дукате» в рамках вернисажа под названием «Тело материи»; это была живопись брызгами а-ля Джексон Поллок, летевшими из его собственного эякулята. Он утверждал, что вставил крошечную дробинку с порошковым красящим пигментом в кончик своего пениса и мастурбировал на большой холст. Своим абстрактным картинам он давал броские названия, словно за каждой скрывался некий глубокий и темный политический смысл. «Кровавый прилив», «Зима в городе Хошимин», «Закат солнца над улицей Змея в Боснии». «Обезглавленный палестинский ребенок». «Прочь бомбы. Найроби». Все это была дребедень, но людям нравилось.

Наташа особенно гордилась «Телом материи», потому что все художники были моложе двадцати пяти лет и она открыла их сама. Наташа считала это доказательством ее дара открывать гениев. Единственная работа, которая мне понравилась на том вернисаже, принадлежала девятнадцатилетней Аиле Марвази, которая училась какое-то время в Институте Пратта: огромный белый ковер от «Крейт энд Баррел» с кровавыми следами ног и широкой кровавой полосой. По замыслу художницы, по нему словно протащили окровавленное тело. Наташа сказала мне, что кровь на ковре была человеческая, но в пресс-релизе об этом не написала.

— В Китае, кажется, можно заказать по интернету что угодно. Зубы. Кости. Части тела.

Кровавый ковер был оценен в 75 000 долларов.

Серия «Липкая пленка» Энни Пинкер состояла из мелких предметов, завернутых в пищевую пленку. В одной работе были крошечные марципановые фрукты и цепочки для ключа с лапками кролика, в другой — засушенные цветы и презервативы. Использованные и скрученные женские прокладки и резиновые пули. Бигмак с жареной картошкой и дешевые пластиковые четки. Молочные зубы художницы (во всяком случае, так она утверждала) и шоколадное драже «Эм-энд-Эмс» с рождественскими мотивами. Дешевые трансгрессии, доходившие до 25 000 долларов за штуку. Еще там висели большие фотографии манекенов, задрапированных в ткань мясного цвета, — автор Макс Уэлш. Этот был полным кретином. Я подозреваю, что он трахался с Наташей. В углу на низком постаменте стояла небольшая скульптура братьев Брахамс — пара игрушечных обезьянок, сделанных из лобковых волос людей. У каждой обезьянки, несмотря на шерсть, была заметна маленькая эрекция. Пенисы были сделаны из белого титана; в них были встроены камеры, направленные так, чтобы снимать промежность зрителя. Снимки выкладывались на веб-сайт. Пароль для входа на сайт, чтобы посмотреть снимки, стоил сто долларов. Сама пара обезьянок стоила четверть миллиона.

На работе во время перерыва на ланч я обычно дремала часик в кладовке под лестницей. «Дремала» — детское слово, но именно так и было. Тональность моего ночного сна часто менялась и отличалась непредсказуемостью, но всякий раз, когда ложилась вздремнуть в кладовке, я проваливалась прямо в черную пустоту, бескрайнее пространство небытия. В том пространстве я не ощущала ни испуга, ни подъема. У меня не было никаких снов. Никаких мыслей. Если бы у меня появилась какая-то мысль, я бы ее услышала, и ее звук вновь и вновь отзывался бы эхом, пока не исчез, поглощенный тьмой. Но ответа на нее не требовалось. Никакой пустой беседы с самой собой. Все было спокойно и мирно. Отверстие в шкафу обеспечивало стабильный приток воздуха, подхватывавшего запах свежего белья из соседнего отеля. Работы никакой не было, ничего, на что мне пришлось бы реагировать, тратить усилия, вообще ничего. И все же я сознавала небытие. Иногда мне снилось, что я просыпаюсь, и я чувствовала себя хорошо. Была почти счастлива.

Но реальное пробуждение было ужасным. Вся жизнь проносилась перед моим взором наихудшим образом, мозг сам собой наполнялся отвратительными воспоминаниями, и каждая мелочь приводила меня туда, где я была. Я пыталась припомнить что-то еще — более удачную версию, может, счастливую историю или просто такую же неудачную, но иную жизнь, которая все же была бы другой в этом новом варианте, — но это никогда не срабатывало. Я всегда оставалась собой. Иногда я просыпалась с мокрым от слез лицом. Хотя на самом деле я плакала только раз, когда будильник в моем сотовом вытащил меня из небытия. Тогда мне пришлось вскарабкаться вверх по лестнице, взять кофе на крошечной кухне и стереть из уголков глаз песчинки и грязь. Я всегда медленно приспосабливалась к флуоресцентному освещению.

Примерно год у нас с Наташей все шло хорошо. Больше всего ее расстроило то, что я заказала неправильные ручки.

— Почему у нас такие дешевые, скрипучие ручки? Они слишком громко скрипят. Неужели ты не слышишь? — Глядя с упреком, она встала передо мной.

— Извини, Наташа, — проговорила я. — Завтра я закажу другие, более тихие.

— Курьер «Федэкс» уже доставил почту?

Я редко могла ответить на такой вопрос.

Когда стала бывать у доктора Таттл, я спала в рабочие дни по четырнадцать-пятнадцать часов плюс еще час во время обеденного перерыва. В выходные я пробуждалась лишь на несколько часов. Да и в часы бодрствования я не совсем просыпалась, а пребывала в тумане, находясь между реальностью и сном. На работе я была ленивой, неряшливой, бестолковой, пустой. Мне это нравилось, но что-то делать стало проблематичным. Когда люди что-то говорили, мне приходилось мысленно повторять сказанное, чтобы смысл дошел до сознания. Я пожаловалась доктору Таттл на трудности с концентрацией внимания. Она сказала, что это, вероятно, из-за «тумана в мозгах».

— Ты достаточно много спишь? — спрашивала доктор Таттл каждую неделю, когда я приходила к ней.

— Так, с трудом, — отвечала я неизменно. — Эти препараты почти не уменьшают мою тревогу.

— Съедай банку нута, — советовала она. — Его еще называют турецким горохом. И попробуй вот это . — Она что-то нацарапала в своем блокноте с бланками. Диапазон лекарств, которые я потребляла, был впечатляющим. Доктор Таттл объяснила, как можно довести до максимума страховое покрытие. Надо сначала выписывать лекарства, уменьшающие побочное действие, и уж потом переходить непосредственно к тем, которые облегчают мои симптомы, — в моем случае это «изнурительная усталость вследствие эмоциональной слабости, плюс бессонница, что вызывает мягкий психоз и агрессию». Вот что она собиралась написать. Свой метод она называла экопрограммированием и говорила, что пишет статью, которая скоро появится «в гамбургском журнале». Так что она давала мне таблетки, которые были направлены против мигрени, предотвращали судороги, лечили синдром беспокойных ног и потерю слуха. Эти лекарства должны были расслабить меня настолько, чтобы я могла хоть в какой-то мере обрести «крайне необходимый покой».