Наталия Миронина - Московский принц для Золушки

– Колец с собой нет. А мой свидетель… – Рябцев оглянулся, поискал глазами среди ошалелых гостей и кивнул кому-то. Тот неуверенно подошел к Рябцеву.

– Будете моим свидетелем, – приказал Геннадий Петрович.

– Хорошо, – покорно кивнул гость.

– А как зовут вашего свидетеля? И где его паспорт? – спросила заведующая.

– Свидетель, как вас зовут? И где ваш паспорт, – обратился, в свою очередь, Рябцев.

– Миша, паспорт – вот, – сказал свидетель безропотно.

И вообще, все, что происходило, было похоже на водевиль с привкусом трагедии.

– Так нельзя, я нарушаю все правила! Господи, да что ж это такое! – тихо воскликнула заведующая.

– Пожалуйста, очень вас прошу. Мы не делаем ничего плохого, – попросил Рябцев и взял Тату под локоть. Тата руку не отдернула, она даже не посмотрела на Рябцева.

– Маша, где вы бегаете? Вы же свидетель! – угадал Геннадий Петрович. Испуганная Кошкина послушно встала рядом с Татой.

Само появление, вид и голос этого солидного и очень симпатичного мужчины ввели заведующую в ступор. Она выпрямила спину, откашлялась и заговорила речитативом положенные слова. Потом сделала знак свидетелям, и те точно так же, в каком-то полусне поставили свои подписи.

– Обязательно зайдите на неделе, надо все эти документы привести в нормальный вид. Меня уволят или вообще под суд отдадут! – тихо приказала заведующая и громко произнесла, обращаясь к Рябцеву:

– Вы согласны взять в жены Наталью Белозерову?

– Согласен, – выдохнул Рябцев.

– Вы согласны стать женой Геннадия Рябцева? – повернулась заведующая к Тате.

– Согласна, – прошептала Белозерова.

– Объявляю вас мужем и женой! – провозгласила заведующая и, комкая всю церемонию, включила музыку.

Тата, наконец, повернулась к Рябцеву, посмотрела ему в лицо и через мгновение грохнулась в обморок.

Прошло три года. Это немалый срок для людей, запутавшихся в собственных отношениях. Три года – это срок для семейных историй и легенд.

– Так как же это все произошло? – этот вопрос любили задавать не только люди, хорошо знавшие семью Рябцевых. Этот вопрос задавали и сами Рябцевы. Особенно по вечерам, когда уже спала маленькая, но толстенькая копия Геннадия Петровича – Архип.

– Как же ты оказался там, в загсе? – спрашивала Тата, устроившись на диване подле мужа.

– Сам не знаю. Наверное, мне хотелось посмотреть на тебя. Или испытать чувство сожаления. Знаешь, это как языком потрогать больной зуб. Больно, но удержаться не можешь.

– Ты жалел, что мы тогда поссорились?

– А мы не ссорились. Это я дураком был…

– Нет, ну ты же из-за мамы? – говорила Тата и заглядывала в глаза Рябцеву, словно проверяя, не было ли еще каких тайных мотивов.

– Мама. Да. Она переживала. Но надо было поговорить с ней. Проявить терпение и решительность. А я сплоховал.

– Но ты любил меня, да? По-прежнему, да? – говорила Тата, предвкушая душераздирающий рассказа мужа о том, как бросил все и примчался в загс.

– Любил. Я и не переставал любить, – отвечал Рябцев и принимался гладить жену по плечу. Плечо обычно было одето в мягкий махровый халатик, пахнущий манной кашей, Архипом и чем-то еще ужасно приятным.

– А я обомлела, когда увидела тебя рядом.

– Ты даже бровью не повела. У тебя всегда была железная выдержка.

– Да? В самом деле? – довольно переспрашивала Тата. – Со стороны ничего не было заметно?

– Ничего!

– Но потом я потеряла сознание!

– Да, а я тебя подхватил. И подбежала твоя мама, а Кошкина бегала вокруг и приговаривала: «Собакин, я тебя убью!»

Да, именно так все и было. И еще потом случилось очень многое, что сейчас вспоминать было почти весело. Но тогда все казалось сюжетом из сумасшедшего дома.

Тата расспрашивала мужа о тех событиях, но на самом деле в ее памяти сохранилось все, что произошло после того, как она очнулась на диване в кабинете заведующей загсом. Она видела, как над ней склонились Рябцев, мама и сама заведующая. Она слышала, как Кошкина требовала врача: «Невесте плохо! Есть ли доктор среди присутствующих!» Потом какая-то девушка в шляпке-таблетке и фате измеряла ей давление и поясняла: «Ничего страшного. Давление в норме. Это от перенапряжения! Пусть немного в тишине отдохнет». Белозерова поняла, что эта девушка, откликнувшаяся на истеричный призыв Кошкиной, тоже невеста и работает врачом.

Самое удивительное, что, полежав на диване, глотнув из распахнутого окна свежего весеннего воздуха, Тата почувствовала себя почти прекрасно. И самое удивительное, что ее первой «трезвой» мыслью было: «Все-таки я вышла замуж. За Рябцева. И тетя Адель проиграла». Что же должно было происходить в душе этой тридцатилетней женщины, если загадочное отсутствие жениха, паника среди гостей, тревога матери и собственное нездоровье не отвлекли ее от главного – от цели, поставленной ею самой же. Каким же стержнем, какой энергией должны обладать эти женщины, рассчитывающие только на себя и тоскующие по крепким стенам! Вряд ли кто их осудит за то, что они сами куют свою собственную судьбу. В Москву Тата Белозерова приехала без высшего образования, без навыков самостоятельной жизни, с ощущением, что родного дома больше нет. И за эти годы она сумела «сделать себя», пройдя путь сложный и честный. И только в отношениях с мужчинами, только соблазнившись тетушкиными посулами, она слегка покривила душой. Так имела ли она право на это? Можно ли ее осуждать? Нет, конечно, нет. И хотя Тата чувствовала некоторое смущение, оправившись от обморока, она появилась перед гостями с очаровательной улыбкой.

– Прошу меня извинить. Все эти хлопоты… – сказала она, опираясь на руку Рябцева, – но сейчас нас ждет торжественный обед. Дорогие гости, прошу в автобус, он доставит вас в ресторан.

Гости, среди которых было несколько человек из окружения Собакина, послушно проследовали в автобус. Никто не думал отказываться. Утомительная сцена ожидания, появление нового жениха и обморок невесты – все это требовало осмысления и желательно не на трезвую голову.

– Мама, это Гена Рябцев, – Тата подвела мужа к матери.

– Я уже поняла, – вздохнула Людмила Савельевна и добавила: – Надеюсь, повседневная жизнь у вас будет не такая бурная.

– Я тоже на это надеюсь, – отвечал Рябцев. На его лице была улыбка, которую, похоже, не могли стереть никакие житейские коллизии.

В ресторане, и это тоже отлично помнила Тата, все страшно напились. И произносили прочувствованные, но «обтекаемые» речи. Все желали счастья, благополучия, но не уточняли, кому желают – Собакиным или Рябцевым. Да, пили много, стараясь понять, как отреагировать на случившиеся. Впрочем, не было драк, выяснений обстоятельств, обид и прочего свадебного ассортимента. Но захмелели все быстро и только в таком состоянии принялись обсуждать произошедшее.