Хилари Мантел - Перемена климата

На протяжении многих лет они сталкивались в душных залах приходских собраний, на заседаниях благотворительных советов и на сборищах инициативных групп, озабоченных защитой, как стали говорить в начале этого десятилетия, окружающей среды. А еще едва ли не врезались друг в друга в Норидже, закупаясь в универсаме «Джерролдс», обменивались кивками и короткими приветствиями на выставках и занимали соседние кресла в театре.

Как-то раз, отправившись в Лондон, они обнаружили, что являются единственными пассажирами в вагоне первого класса. Полчаса они вежливо общались, чтобы хоть как-то скоротать время в пути. Затем Джинни с улыбкой извинилась, порылась в сумочке и достала толстую книгу в бумажной обложке. Она спряталась за этой книгой, а Эмма стала изучать рисунок на обложке. Стройная женщина с маленькой короной на пышных волосах стояла перед сельским домом, из крыши которого анахронизмом торчали печные трубы. Затейливой золотой вязью на обложке было выведено: «Супруга Крукбека». Эмма перевела взгляд за окно. Там расстилался унылый восточноанглийский пейзаж и над полями кружили вороны. Поезд все дальше уходил от края Англии и уверенно приближался к ее сердцу. Эмма тоже взялась за книжку.

На грязном вокзале Ливерпуль-стрит они расстались, попрощавшись кивком и улыбкой. В Лондоне их пути расходились, зато в Норфолке встреч было не избежать. Добрая дюжина местных семейств устраивала званые вечера, на которые приглашали обеих женщин. На бесчисленных свадьбах и крестинах они порой заводили между собой вежливые и даже вполне дружеские беседы. А на застольях накануне Нового года желали друг другу удачи и счастья — причем иногда почти искренне.

Тем февральским утром Джинни стояла в окружении толпы скорбящих. На похороны собрались друзья и товарищи по работе — Феликса хорошо знали и ценили, поэтому попрощаться прибыли многие. Церковь располагалась на возвышенности, и свирепый ветер раздувал пальто и плащи, рвал с шей шерстяные шарфы и бросал в раскрасневшиеся лица пригоршни снега. Несмотря на пояс сосен вдоль церкви, близость моря сразу ощущалась и угадывалась.

Одни скорбящие медлили у входа в церковь, изучая расписание служб и объявления об уборке и чистке меди в храме, другие мрачно стояли среди надгробий и выглядели какими-то потерянными. Парковаться на открытой стоянке перед воротами церковной ограды пришлось в два ряда, поэтому приехавшие первыми вынуждены были ждать, пока попрощаются и уедут последние. Джинни, опираясь на руку сына, бродила между этих грустных людей, выслушивая слова утешения и бормоча полагавшиеся любезности в ответ; она-то знала, сколько неудобств доставляет смерть.

Собственная семья — сын Дэниел, архитектор, и дочь Клэр, трудившаяся в отделе закупок «Хэрродс» — вела себя с Джинни настолько заботливо и тактично, насколько вообще можно было пожелать. Однако сама всячески оттягивая этот момент, Джинни сознавала, что ей хочется поговорить с Эммой, понимала, что только им двоим, раз уж так сложилось, найдется, что сказать друг другу. Она похлопала сына по руке, улыбнулась и двинулась прочь по усыпанной снегом траве; ее походка была твердой, как бы точно выверенной, а высокие каблуки оставляли углубления в земле, напоминавшие ямки для семян.

Джинни Палмер была строгой и решительной, этакой Уоллис Симпсон [1] Разведенная американка, на которой женился в 1937 г. английский король Эдуард VIII, вследствие этой женитьбы отрекшийся от престола. Прославилась своей энергичностью и умением добиваться поставленных целей. — Здесь и далее примеч. ред . наших дней, и траурный наряд лишь подчеркивал эти черты ее характера. Приближаясь к Эмме, она достала из кармана накрахмаленный, обшитый кружевами носовой платок, аккуратно сложила его несколько раз и провела по кончику своего носа; необходимости в этом жесте не было, но он казался подобающим обстоятельствам — вот я, вдова, как бы говорил этот жест, слежу за собой даже в подобные мгновения.

Эмма Элдред держала руки в карманах, потому что позабыла надеть перчатки. На ней было то же пальто, какое она носила много лет, в любых ситуациях — и когда обходила пациентов, и когда шла в магазин, и когда прогуливалась, и когда бегала на свидания с Феликсом. Она не видела потребности в иной одежде, будь то в повседневной жизни или в дни вроде сегодняшнего; пальто было темным, скромным и пристойным, а еще ей почему-то чудилось, что в этом пальто Феликс ее наверняка узнал бы.

Эмму нельзя было назвать крупной женщиной, однако со стороны она производила именно такое впечатление: в свои сорок восемь она совершенно не пользовалась косметикой, а ее ногам было тепло и удобно в поношенных башмаках с кожаными кисточками, что смотрелись не как украшения, а как лохмотья. С мужем Джинни она была знакома с самого детства. Пожалуй, Эмма могла бы выйти за него замуж, но она никогда не воспринимала Феликса как потенциального мужа. Их интрижка, по ее собственным ощущениям, была пределом возможных отношений. Наблюдая за приближавшейся Джинни, Эмма съежилась — внутренне, отнюдь не внешне. Посторонний человек, лишь отчасти посвященный в хитросплетения семейной жизни Палмеров, наверняка принял бы Джинни за ловкую стерву-любовницу, а Эмму — за брюзгливую старую жену.

Женщины некоторое время молча стояли рядом, а затем Джинни, чувствуя, что ветер пробирает до костей, сделала еще шажок вперед и остановилась, придерживая у горла норковый воротник.

— Что ж, Джинни, — произнесла Эмма, — я пришла не затем, чтобы за мною прятались от ветра.

Она вынула правую руку из кармана и похлопала Джинни по плечу. Жест вышел довольно бесцеремонным. Она не столько утешала, сколько подбадривала; так хлопают усталую скаковую лошадь, которой предстоит преодолеть очередной барьер.

Джинни отвернулась, скрывая подступившие к глазам слезы. Потом снова поднесла к лицу аккуратно сложенный носовой платок.

— Почему, Эмма? — спросила она, и в ее голосе прозвучало раздражение, грозившее, казалось, перерасти в ярость. — Скажи мне, почему? Ты же врач.

— Его я не осматривала.

— Он ничем не болел. Даже суток дома не отлеживался.

Эмма устремила взгляд на кожаные кисточки на своих башмаках. Ей чудилось, будто она всматривается в своего умершего любовника, проникает взором сквозь твидовый пиджак, который он постоянно носил, сквозь шерстяной пуловер, сквозь рубашку в полосочку, сквозь кожу и плоть — до самых артерий, по которым медленно текла кровь Феликса, темный подземный поток, запертый в заиленных берегах.

— Никто ни о чем не догадывался, Джинни. Никто не сумел бы подготовить тебя к этому потрясению. Как ты справляешься, дорогая?