Никола Юн - Весь этот мир

Просматривая бумаги, можно довольно быстро догадаться, что я была болезненным ребенком. Я нахожу бланки, заполненные педиатрами, которых вызывали ко мне по причине сыпи, аллергии, экземы, простуд, лихорадки и двух ушных инфекций, – и все это до того, как мне исполнилось четыре месяца. Я нахожу чеки за консультации со специалистами по грудному вскармливанию и младенческому сну.

Когда мне было около шести месяцев – всего через месяц после того, как погибли мой папа и брат, – я попала в больницу с респираторно-синцитиальным вирусом. Я не знаю, что это, и мысленно делаю себе заметку позже поискать информацию в интернете. Я пробыла в реанимации три дня.

А после этого мамин учет становится менее дотошным. Я нахожу распечатанную статью о вирусе из сети. Мама обвела в кружок тот абзац, где объясняется, что этот вирус сильнее проявляется у людей с иммунодефицитом. Я нахожу фотокопию первой страницы статьи о ТКИН из медицинского журнала. Пометки мамы на полях неразборчивы. Еще есть подтверждения единственного визита к аллергологу и посещений трех разных иммунологов. Заключение каждого из врачей: никаких болезней не выявлено.

И все.

Я роюсь в шкафчике в поисках еще каких-нибудь документов. Не может быть, что это все. Где результаты анализов? Был же четвертый иммунолог, верно? Где диагноз? Где консультации и мнения третьей стороны? Должна быть еще одна толстая красная папка. Я пересматриваю бумаги в третий раз. В четвертый. Я вытряхиваю содержимое остальных папок на пол и роюсь в них. Копаюсь в бумагах на столе. Пролистываю мамины медицинские журналы в поисках подчеркнутых абзацев.

Часто дыша, подскакиваю к полкам с книгами. Сбрасываю книги, трясу их за корешки, надеясь, что из них что-нибудь выпадет – забытый результат лабораторного исследования, официальный диагноз. Но не нахожу ничего.

Однако ничего – это не доказательство. Может быть, доказательство где-то еще. Я с первой же попытки угадываю мамин пароль – «Мэделайн». Два часа просматриваю папки на ее компьютере. Смотрю историю браузера. Заглядываю в корзину.

Ничего.

Ничего.

Где доказательство той жизни, которую я вела?

Я медленно поворачиваюсь, стоя посреди комнаты. Я не верю собственным глазам. Не верю тому, чего не вижу. Как же так – ничего? Как будто моя болезнь взялась с потолка, который ограничивает мой взгляд.

Неправда. Этого не может быть. Возможно ли, что я ничем не больна? Мой разум упорно избегает этого допущения. Может быть, мама хранит прочие данные в своей спальне? Почему я не подумала об этом раньше? На часах 5:23. Смогу ли я ждать, пока она проснется? Нет.

Дверь открывается в тот самый момент, когда я к ней подхожу.

– Вот ты где, – произносит мама с явным облегчением в голосе. – Я заволновалась. Не нашла тебя в твоей комнате. – Она входит в кабинет, и ее глаза расширяются, когда она видит окружающий нас хаос. – Было землетрясение? – спрашивает она. Наконец она осознает, что бардак устроен руками человека. Поворачивается ко мне в замешательстве. – Милая, что происходит?

– Я больна? – спрашиваю я. Кровь слишком громко стучит у меня в ушах.

– Что ты сказала?

– Я больна? – повторяю я на этот раз громче.

Ее зарождающийся гнев тут же исчезает, уступая место заботе.

– Ты чувствуешь себя нездоровой?

Она протягивает ко мне руку, но я отбрасываю ее. При виде боли, отразившейся на ее лице, мне становится слегка нехорошо, но я продолжаю давить.

– Нет, я не это имею в виду. У меня есть ТКИН?

Ее забота трансформируется в раздражение с примесью жалости.

– Ты все еще думаешь о том письме?

– Да, – говорю я. – И Карла тоже. Она сказала, что с тобой, возможно, не все в порядке.

– В каком смысле?

В чем именно я ее обвиняю?

– Где все бумаги? – спрашиваю я.

Она делает глубокий вдох, чтобы сохранить равновесие.

– Мэделайн Уиттиер, о чем ты говоришь?

– У тебя тут есть документы о чем угодно, только не о ТКИН. Почему я не могу ничего найти? – Я поднимаю красную папку с пола и всучиваю ей.

– О чем ты говоришь? – повторяет она. – Разумеется, все здесь.

Я не уверена, каких слов я от нее ожидала, но точно не этих. Она правда так считает?

Мама прижимает папку к груди так, словно пытается слиться с ней воедино.

– Ты как следует поискала? Я все храню.

Она подходит к своему столу и расчищает место. Я наблюдаю за ней, пока она изучает бумаги, раскладывает их, разглаживает руками страницы, которые не нужно разглаживать.

Некоторое время спустя она поднимает на меня глаза. – Ты взяла их? Они точно были здесь. – В ее голосе отчетливо звучат замешательство и страх.

И в этот момент я все понимаю. Я не больна и никогда не была больна.

Я ВЫБЕГАЮ ИЗ КАБИНЕТА. У коридора, простирающегося передо мной, едва ли есть конец. Наконец я в тамбуре, здесь едва ли есть воздух. И вот я Снаружи, и мое дыхание едва слышно. Мое сердце едва бьется. Меня выворачивает наизнанку. В желудке пусто, и меня тошнит пустотой. Рвота обжигает заднюю стенку горла.

Я плачу, и холодный утренний воздух остужает слезы на моем лице. Я смеюсь, и холод врывается в мои легкие. Я не больна. Я никогда не была больна. Все эмоции, которые я сдерживала последние сутки, разом обрушиваются на меня. Надежда и отчаяние, предвкушение и сожаление, радость и гнев. Как это возможно – испытывать две прямо противоположные эмоции одновременно? Я пытаюсь не захлебнуться в черном океане, на груди у меня спасательный жилет, на ноге якорь.

Мама наконец догоняет меня. Ее лицо искажено ужасом.

– Что ты делаешь? Что ты делаешь? Тебе нужно вернуться в дом.

Мои глаза фокусируются, я смотрю на нее:

– Почему, мама? Почему мне нужно вернуться в дом?

– Потому что ты больна. Здесь с тобой может случиться беда.

Она протягивает ко мне руку, чтобы увести меня домой, но я отскакиваю в сторону.

– Нет. Я не собираюсь возвращаться.

– Пожалуйста, – умоляет она. – Я не хочу потерять еще и тебя. После всего, что случилось.

Она смотрит на меня, но я абсолютно уверена в том, что меня она не видит вовсе.

– Я потеряла их. Я потеряла твоего папу, потеряла твоего брата. Я не хотела потерять еще и тебя. Просто не могла.

Ее лицо становится бесформенным, оно словно рассыпается на части. Она разбита. Она была разбита все это время. Карла оказалась права. Она так и не оправилась после смерти моих отца и брата.

Я что-то говорю. Даже не понимаю что, но она продолжает:

– Сразу после их смерти ты очень, очень сильно заболела. Ты не могла нормально дышать, и тебя положили в реанимацию, нам пришлось провести там три дня. Врачи не могли понять, что случилось. Они сказали, что это, возможно, аллергия. Дали мне список того, чего нужно остерегаться, но я-то знала, что тут кроется нечто более серьезное. – Она кивает. – Я знала, что тут кроется нечто более серьезное. Я должна была защитить тебя. Вне дома с тобой может произойти все что угодно.