Дойна Галич-Барр - Колокола и ветер

Где-то вдали я слышу шум, говор воды, ее пленительный шепот. И плачу оттого, что слышу его. В том клубке чувств, который не хотел размотаться, был наш внутренний дневник, он принадлежал только нам. Этим сокровищем я не хотела делиться ни с кем. Считала, что, если кому-нибудь расскажу о нас, это будет изменой дружбе, обманом. Боялась, что, если поделюсь событиями, попытаюсь раскрыть красоту отношений, будет украдена и уничтожена память. Смерть похитила его, но не смогла убить воспоминание о невинной дружбе. Этого я не позволю. Буду бороться за то, чтоб оно осталось. Эмоциональное озарение стало убежищем, подземным коридором к запертой двери, ключ от нее был только у меня. Я навещала его, когда мне было одиноко, грустно и страшно. Никола был моей детской любовью и первой отроческой дружбой (через океан), а кончилось все трагедией. Он не оставил меня по человеческой слабости, никогда не покидал. Смерть, с которой я, неподготовленная, столкнулась впервые, разлучила только наши тела. Разрушила все мосты в будущее и рано пробудила страх, что все, что я люблю, может внезапно погибнуть.

До того как это произошло, я не думала о похоронах, могилах, памятниках. Смерть была для меня понятием отвлеченным, хотя и тогда вызывала слезы. Но с нами было по-другому. Все случилось внезапно, без всяких предвестий. Наши семьи были близки, мы вместе путешествовали по миру, они посещали нас в Америке, мы их – в Сербии. Не было ни признаний в любви, ни поцелуев. Помню, как однажды он нежно коснулся моей руки и покраснел. Я удивилась – почему? Я обняла бы его и поцеловала, если б знала, что он этого хочет или что он умрет. Думаю, что я хотела этого, но не спешила. Жизнь была впереди.

В молодости жизнь кажется долгой, почти вечной. Все верили, что когда-нибудь мы поженимся. Мы оба слышали об этом – родители с воодушевлением говорили о нашей дружбе. А мы не обращали внимания.

В любом возрасте тяжело потерять настоящего друга, особенно трудно, когда тебе четырнадцать лет и друг этот – первый и единственный. Встреча с нежданной, непредвиденной смертью молодого человека переворачивает взгляд на жизнь – прежде беспечный, счастливый, спокойный. В этом возрасте человек предельно раним. Пережитая тогда трагедия – утрата, расставание, смерть – оставляет глубокие шрамы.

Николину смерть никто не мог понять и принять. Он – тот, кто учил меня плавать, сам плававший как дельфин, – утонул в мелкой речушке. Как это могло случиться? – спрашивали все.

Я разделила потерю и тоску с его матерью, открыла ей наши разговоры, переписку, красоту нашей дружбы, дав ей свой дневник. О том, что я его вела, она узнала от моей мамы. Я не могла отказать, это было для нее утешением – может, благодаря этому она не покончила с собой. Теперь жалею, что не переписала, отдала насовсем, а не просто почитать. С утратой дневника я еще раз потеряла Николу. Как ангел, хоть и без крыльев, иногда, в каникулы, он прилетал навестить меня и пробуждал все лучшее во мне.

Его уход разрушил доселе беззаботную детскую жизнь – как землетрясение, паводок или муссон, разбил все мечты, поселил в моей юности печаль и пустоту.

Смерть оставила во мне одиночество, которое я, сознательно или неосознанно, не хотела заполнять новой дружбой. И пока взрослые вопрошали, почему Всевышний все это допустил, я реагировала иначе – молитвами избавлялась от тоски и страха. Судьба, как природа, подвержена переменам – на всё есть свои причины. Я посвятила себя живописи и литературе.

Его отец накануне деловой поездки, куда он взял Николу, увидел во сне неизвестную церковь. Он рассказал этот сон, который видел несколько раз, случайному попутчику в поезде. Тот внимательно выслушал и сказал, вздрогнув:

– Это монастырь святой Параскевы Пятницы, у меня есть снимок. Вот, посмотрите. Он по дороге в Крушевац, куда вы направляетесь, заверните туда.

Картина, увиденная во сне, и фотография были идентичны.

Отец Николы успешно завершил дела в Крушеваце, и они с сыном отправились в монастырь. Был жаркий летний день. Два месяца как не было дождей, земля потрескалась от засухи. Отец и сын решили освежиться в реке. Покрытое камнями русло было почти безводным. Сделав несколько шагов по дну, Никола, отличный пловец, ушел под воду и исчез – без звука и следа.

Он не вышел живым из той пересохшей реки, не увидел монастыря. Водоворот ныряющего потока втянул его под землю. Люди, живущие близ монастыря, говорили, что это знак Божий: кто-то из родителей согрешил.

Похороны помню смутно. Не знаю, был ли он похоронен при монастыре или мы приехали туда только на панихиду. Монастырь остался у меня в памяти мрачным местом – словно не было там ни икон, ни фресок, только большие лампады и восковые поминальные свечи в песке.

Почему он не пошел сначала помолиться в монастыре, носящем имя моей крестной славы, а послушался других и решил охладиться в реке?

Я смотрела на реку, которая его поглотила. Она была все такой же мелкой, по ней можно было ходить. Босая, я побежала туда, где, как думали, он утонул, и положила на камень крест и базилик. Изабелла… – слышала я свое имя и, волнуясь, звала Николу. А кричали мои родители – испугались, что и меня поглотит водоворот. Может, я этого и хотела, потому что знала: без него я останусь потерянной и не найду покоя.

Помню, как я читала свое стихотворение об этой утрате. Почему смерть выбрала его, здорового парня, хорошего пловца, хотя в реке были и другие люди? Часто звучит предупреждение об опасности, но тут его не было или Никола к нему не прислушался. Мы не знаем, когда рок смерти настигнет нас, подстережет, выбрав очередную жертву. Отсюда странные вспышки страха, даже днем, попытки предугадать, где прячется смерть, как и когда нас настигнет. Ночью я просыпалась от страха и, вся в поту, искала маму. Я слышала голос Николы, протягивала ему руки, а он не мог за них схватиться. Он звал меня по имени. И голос был все тише. Не знаю, где я была тогда во сне: во Флориде, в Каролине, в Африке…

Тогда я впервые ощутила, что мы – крошечные, слабые, легко уязвимые – не готовы принять смерть и не способны ей противостоять. Остался образ темной, долгой ночи, которая не кончается рассветом. Я слышала страдальческие стоны, а слез у меня не было – только дрожали голос и тело, и всё было неясно, размыто, почти нереально. Так я представляла себе смерть. Медитация, особенно в отрочестве, после смерти любимых, ничему не учит нас, не готовит к тому, чтоб мы приняли чей-то уход, не помогает приготовиться к собственной смерти. Не облегчает ни потери, ни ухода.

Не помню, когда мы вернулись в Америку.

Семьи наши были очень близки. Мой отец учился в Америке, а отец Николы – гениальный изобретатель и лучший студент-химик Белградского университета – получил американскую стипендию. Они говорили на одном языке, у них была одна вера, одни интересы. Позднее отец Николы, сначала в Югославии, а потом и за границей, наладил производство медного купороса. Кроме того, он владел виноградниками в Европе и на родине. Родители Николы были экспортерами изысканных вин и любителями искусств.