Ричард Фланаган - Первое лицо

Так прошло одиннадцать дней и двенадцать ночей.

И чудо свершилось.

Я вытащил из ушей ярко-оранжевые затычки. По крыше лупил дождь, я должен был бы впасть в эйфорию, но на самом деле ничего не ощущал, и этого оказалось достаточно.

Дискеты я отправил в издательство по почте; через два дня в моем кабинете-чулане затрясся подержанный факс и начал разматываться бумажный рулон, похожий на туалетный, только с отталкивающим блестящим покрытием, от которого несло жженой известью, и на нем появилась первая из множества страниц, испещренных редакторскими пометками Пии Карневейл. Ровно через неделю, согласно нашему графику, редактура была завершена, а еще через четыре дня я прилетел в Мельбурн для решения заключительных вопросов: мне оставалось подписать гранки, согласовать обложку и элементы оформления.

Мы с Пией прошли по коридору мимо директорского офиса, где в течение краткого отрезка времени, показавшегося очень долгим, я ощущал себя вечным узником. Но то было целую смерть назад, в другом мире и в другой жизни. Дверь офиса была открыта. В помещении, как я успел заметить, шла фотосессия: крупный, возможно, даже тучный мужчина позировал за разрезанием окорока, водруженного на стол, который совсем недавно занимал Хайдль, пытавшийся сфабриковать самую последнюю империю иллюзий .

Джез Демпстер, объяснила Пия. Снимается для своей кулинарной книги.

Мне казалось, он пишет беллетристику. Разве нет?

Он только выписывает счета, а мы по ним платим. Надумай он сделать отпечатки своего анального отверстия, мы бы их тоже отправили в типографию, чтобы получилась книга.

Книга! В конечном счете Хайдль даже здесь потерпел крах. А я, лишившись возможности общаться с Хайдлем, вздыхал в какой-то степени с облегчением, а в какой-то степени торжествовал, поскольку, примерно как Джез Демпстер, написал книгу и мог этим гордиться, хотя и недолго. Снова заглянув в офис – тот же стол, вызывающие кресла в духе Фрэнсиса Бэкона, вид из окон на бесконечное, умноженное отчаяние, – я почувствовал, как прежние страхи вкупе с ощущением несвободы отодвинулись в далекое прошлое. И меня охватило нечто противоположное скорби: радость перерождения. Я создавал мемуары покойного ныне автора, зная, что мне предстоит отвечать не за безумие мнимого творца, а лишь за логику повествования.

Подбородком прижимая к груди кольцевой магазин для слайдов, Пия толкнула дверь диапроектором, который несла в руках, и мы оказались в конференц-зале без окон.

Чудесные новые кроссовки, – при входе отметила она, указывая на мои ноги.

Я поблагодарил и, пока она пристраивала проектор на одном конце стола, нашел переключатель, чтобы опустить экран. Со щелчком присоединив магазин к проектору, Пия объяснила, что это оборудование и еще кое-какие снимки Хайдль отдал ей в свой последний рабочий день. Она выложила на стол большой плотный конверт, откуда посыпались фотографии.

Барахло, скучища, бросила Пия.

И правда, это была скучища: стандартные семейные фото Хайдля, на которых от раза к разу повторялись пикапы «Холден» образца семидесятых и автомобильные тенты, облегающие плавки и махровые тюрбаны, облезающая кожа и полноприводные внедорожники в буше.

Мы отобрали те снимки, которые сулили удачное воспроизведение, и перешли к следующему конверту. Находившиеся в нем фотографии относились к периоду деятельности Хайдля в АОЧС: профессионально выполненные черно-белые рекламные изображения морпехов: прыжки с парашютом, марш-броски, строевая подготовка; тут же сам Хайдль в военной форме: наблюдает, командует, улыбается. Цветные глянцевые фото членов правления АОЧС, включая Хайдля, с разными высокопоставленными лицами, такими как полицейские чины, политики местного и государственного масштаба, послы, главы крупных корпораций. Самые безликие снимки мы сразу отбраковали. Но все же для иллюстрированного издания там было очень мало интересного. Я залез под приставной столик и нашел розетку для проектора. Пия выключила верхний свет. В темноте она не сразу смогла включить проектор. Но, начав просмотр, мы поняли, что слайды столь же невыразительны, как и фотографии: никчемная подборка любительских семейных кадров и более четких, но ничуть не более интересных профессиональных: десантники АОЧС прыгают с парашютами из самолетов, взбираются на нефтяные вышки, ведут борьбу с пожарами.

В твоей книге, изрекла Пия, он выглядит куда интереснее, чем можно представить, глядя на эти снимки.

По-видимому, так оно и есть, размышлял я, когда Пия щелкала пультом, чтобы проектор, жужжа и позвякивая, сменял один неубедительный образ другим. Если бы не хищение у банков семисот миллионов долларов, кто угодно мог бы решить, что Хайлдь был так же скучен, как его снимки.

Ну он хотя бы собрал воедино эти фотоматериалы, отметил я. В них просматривается хоть какой-то сюжет.

И в самом деле. При всей банальности в них все же была последовательность, какой обычно недоставало Хайдлю в беседах со мной. Его образ представал в развитии: от добродушного семьянина до рядового сотрудника АОЧС, который проявил себя как человек действия, стал одной из центральных фигур корпорации и, наконец, занял руководящий пост.

Насколько я знаю, сказала Пия, он зациклился на идее зла. Но эта идея, вполне возможно, служила ему ширмой для сокрытия того факта, что он всего-навсего грязный мелкий жулик.

После очередного щелчка пульта экран засветился белым. Слайдов больше не осталось. В луче света заплясали пылинки.

Сеанс окончен, объявила Пия. Больше нет слайдов.

Я встал со своего места, вытащил карусельный магазин и забрал отложенные нами немногочисленные слайды, которые годились для включения в книгу.

Кажется, здесь один застрял, сказал я, указывая на магазин.

Действительно, после пустой ячейки виднелся одинокий диапозитив.

Когда Пия повторно взялась за пульт, у меня в сознании что-то щелкнуло и закрутилось одновременно с кольцевым магазином. Мне наконец-то открылся Хайдль, тот самый Хайдль, который так долго доставлял лишь беспокойство и неприятности, тот самый Хайдль, от которого я каждый вечер отмывался под душем, тот самый Хайдль, который вдруг оказался, как я понял, куда ничтожнее, чем я привык считать. Он даже не воплощал собой зло. Эта грандиозная идея не укладывалась в его приземленную сущность. Он был попросту жалок.

Оторвав взгляд от диамагазина, я увидел, как на экране возникло размытое изображение темных деревьев. Пия настроила резкость, деревья подались вперед и так же быстро отступили назад, образовав мягкую картину лесных зарослей; в центре кадра было тропическое дерево, с которого что-то свисало. Я повернулся к Пие.