Захария Станку - Безумный лес

Пинтю обступили со всех сторон.

— Давненько ты не показывался у нас, Пинтя.

— Сказывали, будто ты умер, Пинтя.

— Добро пожаловать, Пинтя!

— Здравствуйте, — во всеуслышание произнес пастух, — здравствуйте все!

— Здравствуй, брат, — воскликнул подошедший отец Трипон, — здравствуй, брат!

Отец Трипон обнял пастуха. Да так, что у того захрустели кости. В свои черед и пастух обнял священника. Кости гагаузского попа затрещали еще громче. Потом пастуха принялись тискать и другие гагаузы. Его обнимали, целовали, слюнявили. Особенно бабы. Женщин помоложе Пинтя крепко сжимал в объятиях до хруста в костях. Наконец он потребовал бутыль ракии и весело чокнулся со всеми. Выпил. И сказал:

— Я приехал из самой Тулчи. Верхом на своем осле. Только-то у меня и осталось, братья, что осел да вьюк…

— А овцы?

— Овец украли какие-то подлые разбойники. Наверное, турки… А может, македонцы… Как узнаешь.

— И ты, стало быть, отправился на розыски!..

— Отправился. Но… как говорится:

Гагаузки и гагаузы в шутку всплакнули, причитая по пропавшим овцам Пинти. И снова принялись за питье. А потом опять запричитали по овцам…

Но пастух не падал духом:

— Хватит ныть! Довольно печалиться. Оставим грусть дьяволу. Лучше я вам спою и сыграю на моей волынке.

— Сыграй, Пинтя. Спой нам…

Он надул покрепче меха волынки. Нажал. Волынка запищала тонко и пронзительно. И Пинтя запел под ее писк:

Вздыхала волынка. Вздыхал Пинтя. Глубоко вздыхал и его преподобие отец Трипон. Все остальные молчали. Одна из гагаузок вытянула шею и зашептала мне на ухо:

— Сейчас начнется потеха. Либо за ножи возьмутся, либо помирятся и полезут целоваться.

— Не понимаю.

— Был бы ты из наших, все бы понял, сосунок… Думаешь, кто главарь всех воров в Добрудже? Наш отец Трипон. Прежде чем стать священником у нас, в Коргане, он десять лет маялся на каторге в соляных копях, около Тыргул-Окна.

— За какие грехи?

— За угон скота да убийство в дельте, а еще за кражу товаров с пароходов в Сулине. Знаменитый вор наш отец Трипон, великий разбойник, но и великий святой.

— Святой?

— Мужик, который обходится без баб, — святой, а отец Трипон, хоть и вдовый, а обходится.

— Вздор! Не может такого быть, чтоб поп, побывавший на каторге, мог служить в церкви. Быть того не может, чтобы священник-вдовец обходился без баб. Вы смеетесь надо мной.

— Да нет же, сосунок. Отец Трипон поставлен господином Бицу, префектом Констанцы. Воры платят выкуп отцу Трипону, а отец Трипон — префекту.

— А, тогда другое дело. А бабы… как же насчет баб?

— Обходится. Держит при доме одного безбородого турчонка… С ним-то отец Трипон и…

И они описали мне все без обиняков. Я сделал вид, будто ничего не понимаю, и поискал глазами трактирщика. Как все трактирщики, он был весь — глаза и руки; глаза, чтобы кто-нибудь его не надул, и руки, чтобы быстро обслуживать посетителей. При всем усердии он едва-едва управлялся. Трактир потонул в махорочном дыму. Гагаузки, разгоряченные ракией, которая обжигала горло и нутро, забыли всякий стыд, начали прижиматься ко мне, щекотать и щипаться. Чтобы охладить их пыл, пришлось довольно сильно двинуть их локтями. К тому же меня разбирало любопытство — чем заняты отец Трипон и овчар. Я стал внимательно наблюдать за ними. Поп-гагауз, спокойный и невозмутимый, поглаживал пятерней свою густую рыжую бороду и басил:

— Так ты говоришь, дружище Пинтя, разбойники угнали твоих овец. И остался ты без овец. Что же ты собираешься делать теперь, дружище Пинтя? Чабан без овец уже не чабан.

Пастух часто-часто заморгал. Глаза его сверкнули.

— Да, остался я без овец, но всемогущий господь и этот нож помогут мне их разыскать. Я шел от села к селу, от дома к дому — и выследил воров. Теперь до них рукой подать.

— А собаки… Что стряслось с собаками, которые стерегли стадо? А, Пинтя?

— Отравили их. Отравили воры. Жалко мне собак, но еще больше жалко овец, отец Трипон.

При этих словах он вытащил из-за пояса свой широкий обоюдоострый нож и стал поигрывать им. Отец Трипон не выказал никакого удивления. Даже не взглянул на нож. Подошел к стене, где висела его икона, трижды перекрестился, трижды привстал на носки и поцеловал черно-желтый лик святого Варнавы. Потом обернулся к пастуху:

— Эх, Пинтя, Пинтя, олух ты, Пинтя! Вместо того чтоб играть с ножом, поиграл бы лучше с серебром. Вот что шепнул мне на ухо мой всемогущий и мудрый покровитель святой Варнава.

— С серебром, значит? Водится у меня и серебро, отец Трипон, и если бы я, как святой Варнава, знал главаря этой шайки, я тотчас попробовал бы с ним столковаться, и в конце концов мы бы поладили. Я бы заплатил ему кое-что, лишь бы получить своих овец обратно. Сам видишь, не кровь мне нужна, а мое украденное стадо.

— А может, никто и не крал твоих овец, Пинтя? Может, они просто заблудились?

— Все может быть… Я говорю «может быть», чтобы сделать тебе приятное, отец Трипон.

— Да, Пинтя, конечно, твои овцы заблудились. Святой Варнава шепнул мне, что твои овцы заблудились.

— Ну, коли так, хотелось бы мне потолковать с человеком, который их нашел, благочестивый отец. Упроси святого Варнаву помочь мне напасть на след моих овец, и я отблагодарю его, а ты будешь меж нами посредником, святой отец.

— Не спеши, Пинтя. Будет время и потолковать, будет время и договориться. Вон и святой Варнава подмигивает нам, советует потешить душу и выпить.

— Давай, батюшка, выпьем за то, чтоб отыскались мои овцы, и во славу святого Варнавы.

Они выпили. Я тоже выпил, вместе с моими гагаузками. Мы выпили за наше здоровье. Одна из гагаузок сказала:

— А знаешь, его овцы спрятаны в дунайских плавнях.

Вторая медленно покачала своей длинной лошадиной головой:

— Как бы не так! Мой Клеанте… говорил, что их, отвели в Тапальский лес.

— Значит, их не турки украли? — спросил я.

— Ха, турки! В прежние времена, когда сила была на их стороне, турки еще могли бы украсть. А нынешние добруджийские турки — бедняжки! куда им! — пугливее, чем зайцы в кустах, собственной тени боятся. Нагнали на них жандармы страху. Помирать будут — чужой скотины не коснутся.

— Стало быть…

— Что стало быть? Чем еще прикажешь промышлять нам, бедолагам, коли мы живем на побережье? Земли у нас нет. Ни клочка. Рыбы если и удается наловить, то только-только не помереть с голоду. А с тех пор, как у нас в селе отец Трипон, жить стало полегче. Наши мужики…

— Они что же, не боятся жандармов?