Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Уменьшенной, не столь грозной моделью того же процесса может служить история с фальшивыми диссертациями. Научное сообщество годами врало само себе, закрывая глаза на их массовое производство, — и вот настает момент, когда вранья накопилось сверх всякой меры и коллективная совесть больше не выдерживает. Публикуются во множестве разоблачительные сведения, некоторых плагиаторов лишают степеней, некоторые коррумпированные советы распускают — но что же дальше? Может быть, рассчитывают и здесь спустить дело на тормозах — кое-кого демонстративно наказать, а дальше все само образуется, наглые плагиаторы постепенно выйдут на пенсию, уступив место другим, лучше маскирующимся. Или дело зашло так далеко, что все-таки неизбежен скандал и взрыв — например, массовый отказ от степеней, который прогнозируют некоторые участники Диссернета? На сегодня второй вариант кажется вероятнее. Скандала можно было бы избежать, разве что срочно учредив какую-то иную, альтернативную науку, которая перекрыла бы нынешнюю, — в принципе такое осуществимо, только кто будет ракеты запускать? Идущая в обществе деградация заставляет искать аналогии в истории то ли итальянского, то ли германского фашизма; но что-то в этих аналогиях не сходится, что-то в этой истории не так. Если это фашизм, то какой-то невиданный инфляционный фашизм, надувающийся как пузырь нескрываемой лжи. И мне почему-то приходят в голову аналогии с дефолтом 1998 года, о котором заранее знали, которого ждали во всем мире (меня, например, предупреждали заграничные друзья за два месяца), но спекулянты до последнего дня продолжали перепродавать пустышки-ГКО. Не знаю, как в экономике, но в общественной морали пузырь должен лопнуть.

В чужой ветке Фейсбука идет нервная дискуссия о смертной казни. Экзальтированная дама пишет, что она бы охотно казнила «живодеров», которые мучают и убивают для потехи собак и кошек. Ее пытаются урезонить, объяснить, что это психически неуравновешенные люди, которые нуждаются в лечении, что они-де тоже «божьи твари», — а она возражает: «И фашисты, которые бежали на русских с автоматами, были такими же божьими тварями».

Вот пример общественной (именно общественной, а не только личной) патологии, когда слепая ненависть связана с блокировкой рационального мышления и рациональной самоидентификации. Дама не замечает алогизма своей фразы: кого бы ни подразумевать под «фашистами» — настоящих нацистов, с которыми воевали семьдесят лет назад, или тех, которых пропаганда ищет теперь на Украине, — все равно они «бежали с автоматами» не только на «русских» (еще на украинцев, на бурятов…), и не все, кто бежал с автоматами на «русских», были «фашистами» (были ведь и аполитичные призывники). В голове этой женщины логические параметры перемешаны: мир иррациональным образом делится на «русских» (национальная категория) и «фашистов» (политическая категория) — все равно как делить предметы на круглые и зеленые. И себя, и врага определяют по случайным, не соответствующим друг другу понятиям. Как следствие, не удается помыслить — то есть помыслить ответственно, вложив в него какое-либо существенное содержание — и обобщающее понятие, которое включало бы в себя и тех и других; а таковым было бы, конечно, понятие «люди» (вместо них определение «божьи твари», повторяемое в презрительно-саркастическом тоне). В том-то и дело, что слепая, неосмысленная ненависть в потенции обращена на всех людей: тот, кто сегодня считается «русским», завтра легко может стать «фашистом» — критериев-то нет, сегодня наш враг живодеры, а завтра еще кого назначат. Единственным применением для не-абсурдных и не-враждебных чувств остается жалость к животным — именно потому, что они не люди, а все люди суть потенциальные «фашисты».

Умиление перед зверюшками, собачками и котиками может быть вполне опасным симптомом, им компенсируются недоверие и ненависть к людям. У Пушкина в «Дубровском» есть знаменитая сцена, где мужики сжигают живьем запертых в доме судейских чиновников — на тот момент это для них «фашисты», — но один из них лезет на горящую крышу, чтобы снять с нее кошку. Анимализм вместо гуманизма.

В ответ на мое сравнение холодного ветра, который уже пятый день свищет в Москве, с французским мистралем, мне напомнили позднее, 1952 года, стихотворение Бунина на эту тему:

У этих стихов богатая интертекстуальная предыстория. Тематически они восходят к русской медитативной лирике XIX века — «Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова, а еще более того к Тютчеву, например:

Повторяются важные смысловые мотивы: ночь, простор, стихийное движение в мире (у Лермонтова его нет, там все неподвижно), блеск небесных светил, тревожно-стесненное чувство поэта, переживающего свою отчужденность от природного мира (у Лермонтова этого опять-таки нет, зато есть, как и у Бунина, контакт с божеством). Между прочим, Тютчев и Бунин писали свои тексты хоть и с разницей почти в столетие, но географически недалеко друг от друга — один в Ницце, другой в Грассе.

Вот еще параллель из американского современника Тютчева — Генри Лонгфелло, которого Бунин переводил на русский язык (правда, не эти стихи, а поэму «Песнь о Гайавате»):