Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Что первично — война или ложь? Вопрос не схоластический, не спор о курице и яйце. В нашей жизни скопилась опасная масса того и другого, и хорошо бы определить, с какого конца эту массу разгребать, чтобы в ней не утонуть.

С одной стороны, война способствует лжи, оправдывает ее. На войне лгать — правильно и похвально, это называется военной хитростью. На войне есть враг, и обмануть его не грех. А дезинформируя врага, командование охотно дезинформирует и своих сограждан, ставших теперь бойцами: рассказывает им небылицы о вражьих зверствах, скрывает свои неудачи и потери, придумывает якобы одержанные победы. Ложь «во спасение» (во чье?) из мелкого частного прегрешения становится социальным институтом, скрепой общества, извиняюсь за выражение.

С другой стороны, война вспыхивает тогда, когда люди не могут договориться, — а это случается не из-за абсолютно непримиримых интересов (таких не бывает, интересы всегда можно как-то уравновесить и обменять), а из-за абсолютной утраты доверия. В словах и поступках друг друга люди и целые народы начинают видеть не просто недружественные выпады, а ложь и предательство, против которых уговоры и договоры бесполезны — надо отвечать насилием… а также ответной ложью и предательством. Самый страшный и самый ненавистный персонаж на войне — не просто враг, а шпион, изменник, враг-лжец. С врагом можно примириться, с изменником нет; их ищут и находят, их становится все больше, снежный ком лжи катится и разрастается, и ничто не может его остановить, пока он не растает, пока не сгорят в военном огне сами участники процесса.

Получается, что ложь все-таки первичнее: ее немало и в мирное время, но до поры она находится в рассеянном состоянии, а в какой-то момент сгущается до критической массы и запускает цепную реакцию войны (горячей, холодной, гражданской, «гибридной»…), которая уже в свою очередь в неограниченных масштабах производит новую ложь.

Такое катастрофическое сгущение происходит тогда, когда открыто, в глаза всему свету начинает лгать государство. Оно и вообще-то склонно подвирать, как и многие из нас; но однажды, еще до начала реальной войны, оно осознает себя живущим по законам военного времени и не стесняется больше выглядеть бесчестным в чужих глазах. Большая, всем видная государственная ложь подхватывается и разменивается в бесчисленном частном вранье. Если власть может лгать из своего государственного интереса — то чем хуже другие, у которых тоже есть свой частный интерес: партия, фирма, команда, семья, да и отдельный человек, в конце концов? За государством признают исключительное право на насилие, но не на ложь — такой госмонополии не бывает.

Если так, то в каждом встречном человеке я должен видеть потенциального лжеца — не согражданина, не конкурента, а обманщика и предателя. Он, может быть, еще ничего реально и не соврал, но я от него этого жду. Во всяком случае, так приходится смотреть на сторонника лгущего государства: он может быть даже симпатичным, но раз он сделал выбор в пользу лжи, значит и сам неизбежно должен будет лгать. Более того: от оправдания лжи несложен логический переход к допустимости большинства других преступлений, вплоть до убийства; стало быть, я должен смотреть на этого человека как на своего потенциального убийцу. И это не столь абсурдно, как может показаться: в истории, в том числе отечественной, много примеров того, как безобидные, приятные люди соучаствовали в убийствах, и даже в массовых.

Когда сегодня сетуют — чаще всего почему-то именно государственные мужи и их сторонники — на «атмосферу вражды», на «конфронтацию» и «гражданскую войну», распространившуюся в обществе, надо понимать, что это лишь следствие. Беда не в том, что люди с разными мнениями издеваются друг над другом, обзываются срамными словами и время от времени зовут на помощь городового (который охотнее вступается за тех, кто на стороне «власти»). Главное, что в их перебранке сделалась привычной наглая ложь. Градус вражды резко снизился бы, если бы противники условились избегать — не то чтобы добросовестных ошибок, преувеличений, умолчаний, тенденциозных оценок, а хотя бы прямого, сознательного вранья. И договорились бы публично осуждать всех тех — включая собственных союзников! — кто такое вранье себе позволяет. К сожалению, одной из сторон пришлось бы тогда осудить государственную власть — а они ее по определению поддерживают; оттого делавшиеся когда-то попытки заключить пакт о законах и обычаях политической борьбы не дали результата даже на уровне профессионалов, партийных функционеров и журналистов. Может быть, такого соглашения (которое и называется «гражданским согласием») удастся постепенно достичь снизу, на уровне собственно общественном. Это единственная надежда, иначе остается ждать, пока растает снежный ком.

На конференции Вольного исторического общества несколько десятков человек — многих знаю как классных специалистов — не пожалели целого выходного дня, обсуждая программу действий общества. Предполагается открыть сайт исторической информации, провести аналитическое исследование о том, как в сегодняшней России представляют себе прошлое, вести то ли один, то ли два исторических журнала. Амбициозная программа; если хватит настойчивости в ее осуществлении, то через какое-то время ВИО может превратиться в Российскую историческую академию. В условиях разгрома и упадка РАН такое не совсем невероятно.

В кулуарах с коллегой (как и я, не совсем историком по специальности) разговаривал о том, что в большинстве других гуманитарных наук независимые профессиональные ассоциации уже есть, историки запоздали. Почему? видимо, в нормальном состоянии они склонны разбегаться по своим дисциплинарным углам, кто чем занимается; но сейчас, столкнувшись с валом агрессивного невежества, который стал захлестывать их профессиональное поле, волей-неволей начали сплачиваться, сбиваться в кучу, думать о сопротивлении. Интересно, когда настанет очередь филологов?

Хотя на сегодня в деятельности ВИО будет преобладать санитарная функция — чистка замусоренного поля, — но многие выступавшие говорили о «позитивном» научном действии: популярно-просветительском, экспертном, отчасти и исследовательском. Это будет работой на будущее, результаты которой не сразу скажутся. Важно иметь в виду такую перспективу. Один из старших членов общества напомнил слова своего учителя, сказанные в опасном 1949 году: «Надо заниматься не только тем, что разрешает начальство, но и тем, что оно категорически запрещает, — потому что завтра это и окажется главным». Это относится не только к истории и не только к науке.