Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Недавно перечитал, отчасти по профессиональной надобности, «Бегущую по волнам» Александра Грина и даже посмотрел обе экранизации — бутафорскую халтуру 2007 года и значительно более стильный советско-болгарский фильм Павла Любимова 1967 года, с хорошими актерами (Ролан Быков, Маргарита Терехова, Олег Жаков) и по сценарию Александра Галича, который еще и исполнял за кадром несколько песенок. Когда-то в этом фильме я впервые услышал его голос, еще совсем не зная, кто это такой.

Литературные источники гриновского письма очень отчетливы: морской приключенческий роман и символизм, Джозеф Конрад и Александр Блок. С Конрадом имелся помимо прочего биографический параллелизм: и Юзеф Коженевский, и Александр Гриневский были поляками по происхождению, но стали писателями-маринистами в других странах, на других языках (правда, для Грина русский был уже родным). А от Блока идет мистика Несбывшегося, грезы о Прекрасной Даме, смутно прозреваемой в облике реальных «незнакомок».

«Бегущая по волнам» особенно любопытна тем, как эти облики множатся, рассеивая и ослабляя любовное влечение. В романе целых три привлекательных девушки, каждая из которых могла бы стать его исключительной героиней; в неоплатоническом духе они расставлены по ступеням бытийной иерархии — идеально-призрачная Фрэзи, таинственная, но в конце концов выясняемая Биче и инженю Дэзи, которая вся здесь, налицо, тогда как две первых умножаются в искусственных образах-портретах (фотография Биче, статуя Фрэзи) и отражаются одна в другой. Самая сложная партия в этом трио — у средней девушки, Биче, которая не проста, но и не идеальна. (В обеих экранизациях именно с ее изображением справляются хуже всего, она слипается с одной или двумя другими женскими персонажами, вместе с которыми ее даже играет одна и та же актриса). У Грина она выделена простым «реалистическим» мотивом: Биче — собственница. При первом появлении она, сойдя на берег с корабля, сидит на чемоданах со своим багажом (имущество!) и деловито торгуется с гостиничными зазывалами. А потом выясняется, что у нее есть наследство — яхта, которую мошеннически отняли у ее отца и которую она пытается вернуть. Сама она переживает эту яхту мистически, надеясь воссоединиться с нею как с собственной сущностью; когда же при визите на судно выясняется, что оно успело стать ей чужим, то на этом кончается и ее таинственность, и ее завязавшийся было роман с рассказчиком (в эпилоге он бесстрастно встречает ее вновь, уже замужней дамой). Собственность и сущность несовместимы еще более, чем идеал и действительность.

Вообще, в «Бегущей по волнам» часто — особенно для «фантастического» романа — упоминаются деньги, и не магические деньги-сокровище (как, скажем, в другом романе Грина «Золотая цепь»), а вполне прозаическое платежное средство: упоминается о переводах, получаемых героем от своего поверенного, о плате за билет, о цене фрахта или контрабанды, о покупке маскарадных платьев, о продаже судна; даже нешуточные, не совсем карнавальные баталии вокруг памятника Бегущей по волнам отчасти, конечно, символичны, но отчасти и мотивируются грубо-коммерческими интересами земельных собственников и девелоперов. В таком трезво-деловом взгляде на морские (и сухопутные) приключения Грин ближе всего к Конраду.

При его чтении бросается в глаза неправильный, нередко просто корявый язык. Рука тянется к карандашу, чтобы исправить неловкие фразы и выражения, — как будто читаешь несовершенный перевод. Чувствуется, что автор — самоучка, выгнанный из гимназии, да еще и все-таки не совсем русский по происхождению; но в известной мере такой «переводной» эффект оправдан сюжетом — произведения Грина принадлежат к модному в русской литературе 1920-х годов жанру псевдопереводного романа, действие которого происходит где-то за границей, а персонажи носят иноземные, в основном англоязычные имена.

Почему этот писатель стал культовым в пору оттепели? Грина ценили (и ценят) как «мечтателя» — но только это не символистское воспарение над реальностью (он как раз внимателен к реальности, даже материально-денежной), а рассеянность, несконцентрированность личных интенций. У героя «Бегущей по волнам» нет единственной возлюбленной, нет какого-либо сосредоточенного интереса, нет стесняющих и фиксирующих его обстоятельств; он странствует с места на место, и даже его финансовые дела «детерриториализированы» — денег у него хоть и не много, но он не зарабатывает их (вплоть до конца романа), а регулярно получает откуда-то издалека. По ходу действия он неоднократно встревает в опасные конфликты (всякий раз из благородных побуждений — заступаясь за женщин), но они продолжаются недолго и остаются без последствий. Он не местный житель, а путешественник, внешний зритель в чужой стране. Такая слегка отстраненная позиция (другой ее вариант — многие герои Стругацких), не предполагающая драматической вовлеченности и ответственности за происходящее и благоприятствующая наблюдению, размышлению, иронии, а иногда и мечтам, оказалась особенно востребованной в 60-е годы — уникальную эпоху, когда Россия ненадолго вздохнула свободно.

Скандал, поднявшийся после разоблачения легенды о «28 панфиловцах» (впрочем, независимые исследователи критиковали ее уже давно), показывает всю фантастичность того, что у нас называется «памятью о войне».

В самом деле, чем была лжива эта легенда, обнародованная в «Красной звезде» в ноябре 1941 года? В ней не так уж мало правды. Дивизия генерала Панфилова действительно обороняла Москву против немецкого наступления, ее бойцы действительно сражались и погибали. Ее оборона подготавливала декабрьское контрнаступление советских войск. Если описанный в газете бой произошел не совсем в том месте, его участников было больше и некоторые из них, названные погибшими, на самом деле остались живы, то это можно было бы списать на добросовестные ошибки корреспондентов, которые в боевой обстановке не успели выверить всех подробностей, но главный смысл событий не исказили.

Настоящая ложь, намеренное извращение сути дела были в другом — в том, как излагался результат боя. По версии газеты, отряд из 28 пехотинцев (неполный взвод) без долговременных укреплений, без артиллерийской поддержки сумел отбить атаку 54 немецких танков (неполный танковый батальон) и уничтожить 18 из них. Такая эффективность обороны была невозможна — просто по соотношению сил, по вооружению тогдашней пехоты, и это должно было быть понятно всем мало-мальски опытным людям. Получив сообщение о столь невероятном исходе боя, журналисты обязаны были трижды его проверить, чтобы не печатать откровенный вздор. Но они ничего не проверяли — они сами сочинили этот рассказ, многократно занизив свои и завысив чужие потери и объявив об отбитой атаке, когда на самом деле советский полк вынужден был отступить. Смысл события они заменили на противоположный: где в действительности было тактическое поражение, они «нарисовали» победу — ибо с точки зрения холодной тактики результаты «боя 28 панфиловцев», будь они правдой, считались бы несомненным успехом, добытым ценой серьезных, но приемлемых потерь.