Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Филология, как и история, — рискованная наука, ее проблемы легко политизируются и становятся оружием в современных конфликтах. Сегодня так случилось с невинным, казалось бы, вопросом о предлогах при слове «Украина» в винительном и предложном падежах. Одни утверждают, что «на Украину» и «на Украине» — оскорбительные великодержавные выражения, а следует говорить «в Украину» и «в Украине»; другие возражают, что в украинском языке, может быть, и так, а в русском правила другие и ничего менять не нужно.

Ссылка на «правила русского языка» выглядит не совсем очевидной, потому что перед нами вроде бы скорее исключение, чем правило. «Украина» — кажется, единственное название континентального государства, употребляемое по-русски с предлогом «на» (так говорится еще о нескольких островных государствах — «на Кубе», «на Мальте», — но они не в счет, потому что Украина-то не остров). Вспомним, однако, что мы, русские, даже о своей собственной стране говорим с разными предлогами: «в России», но «на Руси». Та же двойственность с некоторыми названиями регионов, российских и украинских: «в Смоленской области» — но «на Смоленщине», «в Ставропольском крае» — но «на Ставрополье», «в Черниговской области» — но «на Черниговщине», «в Тамбовской губернии» — но «на Тамбовщине». То есть современные государственно-административные названия требуют предлога «в», а старинные и неофициальные (многие из которых еще и заканчиваются на «-ина») — предлога «на». Относя «Украину» ко второй категории, мы признаем древность и поэтическую окрашенность этого слова: ничего оскорбительного, наоборот, особый знак уважения.

И все-таки участники споров о языке не зря тревожатся. Они чутко улавливают болезненную проблему, только, как бывает с физической болью, неверно определяют ее источник. Проблема скрыта не в предлогах, а рядом с ними — в образном значении самого слова «Украина». Оно очевидно родственно слову «окраина», хотя тут тоже нет ничего худого: многие люди и целые страны (Англия…) живут «с краю», и никто не обижается. В любом случае замена предлога ничего не изменит: если мы будем говорить «в окраине» вместо «на окраине», то смысл останется точно таким же, только выражение сделается менее грамотным. Однако в случае с Украиной имеется в виду не какая-то городская окраина, а окраина целого мира — не хочется называть его «русским миром», слишком уж это сегодня нехорошее, скомпрометированное понятие. Необычный предлог указывает именно на мировой масштаб картины — на то, в каком важном и ответственном ряду грамматически родственных слов стоит данное название: мы говорим «на родине», «на чужбине»… и «на Украине».

Вот она, настоящая чувствительная точка, которую редко обсуждают в спорах о языке. Для русского языкового сознания, в его воображаемой географии Украина — уже не родина, но еще не совсем чужбина, она на краю между ними. А это при желании можно истолковать так: Украина — не самостоятельная страна, но промежуточная пограничная («крайняя») зона, и на границе вполне естественно воевать, защищая «родину» от супостатов с «чужбины». Это очень опасный и очень сильный миф — его возможность заложена в устройстве самого языка, — и сегодня он эксплуатируется в идеологии российского империализма для оправдания военной интервенции.

Что с ним делать? Еще раз: политкорректная замена предлогов ничего не даст, слово «Украина» с любым предлогом будет значить то, что оно значит. Чтобы искоренить миф, пришлось бы разве что радикально переименовать страну… Однако мифы вообще незачем искоренять — их нужно осознавать, выводить на свет разума, чтобы они не толкали нас под руку из темной глубины бессознательного. А осознав, их можно и переосмыслить — наш язык гибок и позволяет это делать. Для русской культуры важно и ценно, что понятию «родина» противостоит не только абстрактная и неведомая «чужбина», но и близкая, хорошо знакомая «Украина»: «свое иное», как выражаются философы. Нельзя только видеть в ней территорию для самовольного хозяйничанья — пусть это будет, например, зеркало для познания нас самих. Или даже кое в чем пример для подражания. И, конечно, в любом случае равный нам сосед и партнер, который вправе по-своему смотреть на вещи, в том числе и на себя самого.

По сравнению с этой главной проблемой вопрос о предлогах — пустяковый, легко разрешимый: достаточно признать, что оба они допустимы в современном русском языке. Да, еще недавно норма была только одна — но язык развивается, и в нем могут сосуществовать равноправные варианты нормы. Чтобы не ходить далеко за примерами: мы говорим то «укрАинский», то «украИнский», и между этими вариантами произношения нет сколько-нибудь заметной ценностной разницы. Лично мне, как филологу (хоть и не русисту), ближе и интереснее более сложный, более богатый смыслом вариант «на Украине»; но я вполне пойму и тех, кто по каким-то причинам — хотя бы просто из-за близости к украинскому языку — предпочитает говорить «в Украине». Не надо политизировать этот выбор. Предлоги не виноваты, ни в предложном падеже, ни в винительном.

Этот текст — главным образом для выпускников московской Второй физико-математической школы и зрителей фильма о ней, показанного по каналу «Культура». Фильм хороший, правдивый и подробный; он заставляет, между прочим, осознать, как много важного я сам, четыре года учившийся во Второй школе в 1968—1972 годах, не знал тогда о происходивших в ней событиях. Увидеть отчасти свою собственную историю чужими глазами всегда очень поучительно. Попробую наметить несколько проблем, которые в фильме по разным причинам обозначены, но не до конца проговорены и которые важны для понимания этой блестящей истории.

Во-первых, это роль математики во Второй школе. О ней в фильме сказано парадоксально мало, хоть и понятно почему: абстрактные математические идеи трудно излагать для широкой публики. Между тем математика (вообще точные науки) образовывала в школе особую среду, общий язык, который оказывал влияние на всех, включая гуманитариев. Здесь учитель литературы на вопрос ученицы «А почему…» (в литературе так-то и так-то), мог ответить коротко «По определению», и это принималось не как насмешка — дескать, отвяжись со своими глупостями, — а как серьезный и удовлетворительный ответ по существу: мы все привыкли к таким аргументам на уроках математики. Там мы получали навыки абстрактного, формализованного, критического мышления, мышления как конструирования задач и понятий; конечно, не все в равной мере научались активно применять этот язык в собственно математической области (я, например, был не из лучших по этой части), но пассивно им владели все, иначе в школе просто нельзя было задержаться. В то же время собственно языковая, лингвистическая и риторическая, применимость этого мышления осознавалась мало; и выпускники Второй школы почти не поступали, например, на отделение структурной и прикладной лингвистики филфака МГУ, где их математическая подготовка в принципе оказалась бы очень кстати. Это была странная слепая точка в интеллектуальной культуре школы: литература, поэзия вдохновляла многих, а вот язык воспринимался скорее как нейтральное орудие общения, чем как объект познания.