Катя Райт - Отторжение

Я не спускаюсь к ужину и весь вечер думаю обо всем, что произошло. Это был слишком длинный день. Насыщенный настолько, что я просто не способен выдержать. Я выжат и вымотан, перед глазами мелькают, как в плохо смонтированном кино, лица и силуэты людей из торгового центра. Шон часто говорит о своей трусости, но разве я намного смелее? Я не могу прийти и надрать задницу тем, из-за кого страдает каждый день моя сестра. Никакой разницы. Все мы трусы. Все. Потому что разве не от трусости эти школьники бросают мое фото с телефона на телефон, разбрызгивая злость, ядовитые капли которой попадают на мою сестру? Не знаю, кто из нас всех больший трус. Я прячусь в стенах своего дома, они прячутся за экранами мобильников и фейковыми аккаунтами в соцсетях, а Шон… он не прячется. Он каждый день ходит в школу, назло всем. Может, это требует большей смелости, чем мы думаем.

Сбегаю с уроков и забиваюсь в угол в школьном подвале. В самый дальний угол, чтобы затеряться среди хлама. Сижу, обхватив колени, теряя ощущение реальности. Время выскальзывает из рук, как только что пойманная рыба. Меня выбила встреча с мамой и братом Мэри-Энн. Снова ловлю себя на мысли, что даже про себя не могу назвать их имена. Замерзнуть бы тут, окоченеть, развалиться и рассыпаться, и чтобы никто никогда не вспомнил обо мне. Уверен — забыли бы быстро.

— Эй, парень, — слышу я знакомый голос мистера Крипсона, но он доносится как будто из тоннеля, — совсем тебе худо.

Мистер Крипсон касается моего плеча. Не думал, что он рядом.

— Чаю бы тебе, — говорит он, присаживаясь напротив.

Мы идем в его коморку, и там он наливает мне сладкого чаю и дает огромный кусок холодной пиццы.

— Поешь, тебе сейчас надо, — и потом, когда дожевываю, протягивает мне открытую пачку сигарет.

Киваю с набитым ртом. Выкуриваю сигарету и отключаюсь. То есть, не помню ничего — просто просыпаюсь на старом продавленном диване, укрытый пледом.

— Сколько времени сейчас? — спрашиваю, даже не зная, есть ли кто-то в комнате.

— Полчаса назад уроки закончились, — отвечает мистер Крипсон, — все уже разошлись. Не хотел тебя будить.

Вскакиваю и сажусь. Обалдеть, проспал полдня! Чувствую себя побитым и помятым. Большая кружка сладкого чая и банка колы немного бодрят.

— Та девочка, — неожиданно заводит тему Крипсон, — сегодня плакала, когда уходила.

— Какая?

— Симпатичная такая, к которой все цепляются с ее братом. Тебе ведь она нравится?

— Нет, — выпаливаю быстро. — С чего вы взяли?

— Да я не первый год на свете живу.

— И что?

— Нравится, значит. Чего ж ты ее не подбодришь?

— Что?

— Ну, не вступишься за нее, — поясняет Крипсон, как будто мне значение его слов не понятно.

— Потому что я трус.

— Удобная отговорка.

— Да что вы вообще знаете! — выхожу из себя и тут же взрываюсь.

Мистер Крипсон нормальный мужик, но мало что понимает в школьных заморочках.

— Ей еще только меня не хватало, ага! Да если я хоть взглядом, не то что словом, намекну, что за нее заступаюсь, на нее такое свалится! Сейчас только по касательной, ничего, эти дебилы порезвятся и забудут, а если я вступлю, то… Мне самому-то по фигу, но Риту вообще сгнобят за дружбу со мной. Со мной нельзя дружить! Со мной даже общаться нельзя! Это вся школа знает. Так что не надо меня стыдить!

С утра меня бьет озноб, поднимается температура. Мама сидит возле кровати. Шон звонит и спрашивает, может ли прийти. Я говорю, что проведу пару дней с мамой.

— Что это? — она поднимает со стула толстовку, подарок Шона, я не успел кинуть ее в грязное белье, и теперь мама рассматривает надпись. — Откуда это у тебя?

— Шон подарил. Он сам такие носит, заказывает где-то принты.

Мама проводит несколько раз ладонью по буквам, потом прикрывает рот, словно чтобы оттуда не вырвалась птица, и качает головой.

— Хороший он парень, этот Шон…

Я понимаю, что Рита не рассказала о нашей с ним вылазке, и сам говорю маме. Она отвечает, что рада, и быстро вытирает слезы.

— Я очень горжусь тобой, сынок, — наконец произносит она. — Ты у меня очень храбрый.

— А если бы тогда все вышло иначе, — спрашиваю. — В том несчастном случае, ты бы все равно гордилась?

— Что значит иначе? — как будто не понимает мама, но на самом деле, все, конечно, ясно.

— Смогла бы меня любить, если бы я не полез тогда в огонь, если бы остался невредимым?

— Что ты такое говоришь, Питер!

Мне становится стыдно. Было эгоистично заводить этот разговор, хотя я понимаю — нет, не гордилась бы, не смогла бы любить. Жизнь кажется мне жутко безысходной.

— Эй, Шон, не поможешь мне расправиться с кучей веток на заднем дворе? — слышу голос мистера Грейсона, когда мы с Питером сидим у них в гостиной и занимаемся физикой.

— Хотел поработать измельчителем, но нужен помощник. Я подумал, раз уж ты тут…

У нас есть небольшой сад на заднем дворе — пару грушевых деревьев и яблони. Папа любит возиться с ними. Раньше мы многое делали вместе. Хочу сначала сказать мистеру Грейсону, что мы обычно уничтожаем ветки весной, но замечаю едва уловимую хитрую искру в его глазах. Не могу сказать на сто процентов, но, мне кажется, он как будто указывает взглядом на Питера.

— Я, знаешь ли, ничего в этом садоводстве не понимаю, — продолжает он, — но тут осталась целая гора веток, которые уже начинают мозолить глаза. Ты что-нибудь в садовой технике смыслишь? Я купил измельчитель, когда мы только переехали, но все руки не доходили…

— Да там ничего смыслить не надо, — улыбаюсь, — помогу, конечно.

— А то одному как-то несподручно, — мистер Грейсон точно задумал поддеть Питера, и ему это удается.

— Я тоже могу помочь, пап! — недовольно бурчит Питер.

— Отлично! — Мистер Грейсон доволен, — втроем скорее управимся, — и так смотрит на меня, торжествующе, с благодарностью, разве что не подмигивает от радости, что его план вытащить сына во двор удался.

— Мне еще посоветовали купить наушники, — он достает ярко оранжевые наушники и хвастается. — Эта штука же ужасно шумит.

— Да нет, — машу рукой, — вполне терпимо.

Смешной этот мистер Грейсон, правда. И, в самом деле, ничего не смыслит. Приходится показывать ему, как обращаться с измельчителем, как подготавливать ветки, какой толщины в него пройдут. Говорю, что могу засовывать в машину, а он может обрубать длинные сучки. Но при виде топора отец Питера делает такое лицо, что понятно — он его никогда в руках не держал.

— Ну, давайте я буду обрубать, — говорю.

— А это безопасно? — мистер Грейсон прищуривается насторожено.

— Думаю, да, — отвечаю.

— Отлично, — заключает он, — тогда Питер может отправлять их в измельчитель!