Катя Райт - Отторжение

— Нет.

Она окидывает взглядом мою комнату.

— Может, уберешься, а то как-то у тебя неопрятно…

У меня комната — полный бардак. Книги, учебники свалены у стола в стопки, которые напоминают съезд пизанских башен. Часть одежды — на стуле возле шкафа, стол и подоконник завалены обрезками бумаги, чертежами, тюбиками клея, готовыми и не получившимися деталями бумажных макетов зданий. Тут же — карандаши, линейки, кисточки, вымазанные белой гуашью и баночки с краской. Спортинвентарь и смятые старые плакаты мама не видит — они под кроватью. В углу, один на другой громоздятся готовые архитектурные макеты. Дом в викторианском стиле давит на крышу американской закусочной, полукруг стадиона выглядывает из-под Эмпайр-Стейт-Билдинг.

— Да ладно, мам, нормально, — говорю и кидаю рюкзак прямо на макеты. Они глухо хрустят.

— Зачем ты так, Шон! — мама поджимает губы и качает головой. — Такие красивые! Мне они очень нравятся…

— Да, фигня.

После ужина, уже поздно вечером, когда родители смотрят телик внизу, спускаюсь съесть сэндвич.

— Поешь нормально, Шон, — говорит мама, — там, в холодильнике, курица и салат.

— Угу, — киваю.

Когда отламываю крылья у запеченной курицы, в кухне появляется папа. Я стою спиной и не вижу его, но узнаю по шагам. И еще по тому, что за секунду до него в помещении всегда появляется разочарование.

— Как в школе, сынок? — спрашивает он, и разочарование злобно ухмыляется, рассевшись на стуле.

— Как всегда, — отвечаю.

Он молчит сначала. Потом говорит, что мама сегодня приготовила обалденно вкусную курицу. Глупо так — мама всегда готовит обалденно. Потом папа замечает с деланной непринужденной усмешкой, что они оставили мне мои любимые крылья. Тоже глупо — с детства ем у курицы только крылья. И опять повисает пауза. В общем, отца можно понять — не о чем ему особенно говорить со мной, а у него же, вроде как, родительские обязанности и все такое. Он приличный воспитанный человек и не может просто так взять и выставить меня из дома с глаз долой. Да и если бы это было законно, может, так и сделал бы.

— Я тут подумал, Шон, — он кладет руку мне на плечо, и меня передергивает, — может, как в старые времена, повозимся с машиной, а?

— Не надо делать вид, что тебе приятно со мной, — отрезаю.

— Ну что ты, сынок…

— Не надо, пап! — повышаю голос. — Ничего не надо, ладно?

Вытаскиваю тарелку с крылышками из микроволновки, накладываю салат и быстро иду к себе.

— Мы все еще можем отдать твою Шевроле в ремонт! — кричит папа мне вслед.

Звучит как будто «мы все еще можем отдать в ремонт тебя ». Да уж, если бы были мастерские по ремонту сыновей, папа бы годовую зарплату не пожалел. А теперь ему просто приходится делать вид, что он меня по-прежнему любит. А машина? Мне ее подарили на шестнадцатилетие, а в конце прошлого учебного года я попал в аварию. Папа за эту тачку нормальную сумму выложил. Но тогда он еще меня любил. Тогда никто еще не знал, каким окажется его единственный сын. А потом его сын гонял по полю и врезался в дерево. Проскреб всю бочину, и папа на меня так посмотрел, будто это было специально, чтобы его позлить. На самом деле, нет, конечно. Ему не объяснить. Он думает, что все мои мысли только о том, как бы разочаровать его. Но, во-первых, больше чем есть, разочаровать уже невозможно. Просто у разочарования, как и у всего есть предел, и в нашей семье он достигнут. Тогда мне было плохо и, чтобы ничего с собой не сделать, поехал в поле, стал гонять там, и врезался в дерево. Потом меня опять потащили к психологу. Ну, ведь на огромном поле дерево было одно, и только идиот вроде меня мог врезаться в него.

Тридцать первого октября у Питера день рождения. Тридцать первого октября у нас с Питером день рождения, поэтому я пропускаю Хэллоуин и после уроков спешу домой. Как бы мне хотелось куда-нибудь выбраться, как раньше. В ресторан или в кино всей семьей, или хоть просто в занюханный Макдоналдс на шоссе Блу Стар Мемориал. Каждый Хэллоуин для нас всегда был двойным праздником. Днем мы бегали с друзьями, нарядившись в костюмы, и запугивали соседей, вымогая сладости, а вечером смывали краску с лиц и отправлялись с родителями в ресторан или оставались дома и принимали гостей. Наш день рождения всегда был пропитан ароматами корицы, тыквенного пирога и карамельных яблок в шоколадной глазури с разноцветной посыпкой. Теперь мама по-прежнему пытается поддерживать эту атмосферу, но сказочные ароматы не радуют Питера. Из карнавальных костюмов мы выросли, а после несчастного случая даже радость дня рождения испарилась. Но особенно сейчас мне очень хочется, чтобы все стало как прежде. Я надела бы свое любимое платье, строгое, серое, которое мы купили вместе с мамой, туфли на каблуках. Я бы надушилась любимыми духами Питера, и мы пошли бы праздновать. Мы бы считали оранжевые тыквы по дороге, угадывали наперегонки костюмы ряженых детей, дополняя нашу личную энциклопедию монстров. Мы бы сидели в центре зала лучшего ресторана и смеялись бы, и травили анекдоты, и выслушивали мои постоянные капризы, и Питер бы морщился нарочито недовольно, и папа бы его очень по-мужски поддерживал, а мама задавала бы мне вопросы. А потом бы мы начали говорить о Питере, о том, какой он умница, и какие делает успехи в учебе, и как ему все пророчат федеральную стипендию и блестящую карьеру. И наверняка у него была бы девушка, и мы стали бы говорить, какая она красавица, а Питер бы только усмехался и отмахивался. Но ничего этого не будет. Питер ни за что не выйдет из дома и уж тем более не пойдет в общественное место. Он вообще теперь не любит праздники и застолья. Но от семейного ужина ему не отвертеться.

Сразу после уроков я спешу домой.

— Куда ты убегаешь? — спрашивает Памела, когда мы стоим у шкафчиков. — У тебя же день рождения!

— Да, — говорю, — и у брата.

А эти шкафчики, яркие, желтые, на них так легко зависнуть. Они идеальные и образуют идеальную перспективу, протягиваясь с двух сторон вдоль стен коридора. Если не заглядывать внутрь, то может показаться, что и ученики старшей школы Броаднек такие же одинаковые, как их ящики.

— Да, но ты так и не сказала, — продолжает Памела, как будто хочет подловить меня на чем-то, — почему твой брат не выходит из дома.

— По здоровью, — отвечаю, — говорила. После несчастного случая он не выходит.

— Что с ним?

— Да так.

— Он симпатичный?

— Перестань!

— Что перестань? — Памела надувает губы. — Ты-то красотка. А он не может ходить, да?

— Вроде того.

Как же мне хочется переменить тему. Или залезть в один из шкафчиков и отсидеться там, пока приступ любопытства у Памелы не сойдет на нет. Не хочу говорить ни с кем о Питере. Это вообще не их дело. Не выходит и не выходит. Почему всегда у всех несчастный случай вызывает столько вопросов! Разве мы переехали сюда не для того, чтобы избежать их! Достаю телефон, чтобы отвлечься.